На шее Озтюрка тоже заметны следы, она это хорошо видит. Если поднять с земли осколок с не успевшей потемнеть амальгамой и поймать в него луч солнца, то она может ослепить их и проскользнуть невидимой. Вот чего она хочет больше всего, стать невидимой, исчезнуть, проникнуть за разбитое зеркало, где можно пересидеть, переждать нагрянувшее унижение. Хорошо, что он сам отказался вчера от ее тела, сейчас бы она не смогла пережить этого, пусть и звучит подобное смешно.
А так лишь исчезнуть, скрыться, сбежать.
Через час она была в Бодруме. Город, который обычно вызывал восторг, стал вдруг чужим, наполненным обидой и слезами. Уже наступила жара, хотя безумные отдыхающие лениво бродили вдоль набережной, сидели в кафе и ресторанчиках, толпились у входа в замок, который всегда казался Марине чем-то таким, что скрывает в себе множество тайн. От этого ей становилось не по себе, каменные стены будто пришли из зазеркалья, принеся с собой напоминание об иных временах, намного более жестоких, чем то, в котором ей выпало жить.
Она ни разу не осмелилась пройти сквозь его ворота. Да и не было времени. Оно появилось сейчас, но зеркало ведь уже разбилось, а значит, мир стал другим. Можно, конечно, пойти по лавкам и найти новое, у нее есть с собой деньги, должно хватить, но как правильно задать вопрос продавцу, который еле-еле говорит по-английски, скажите, у вас тут нет такого зеркала, в котором я могла бы увидеть свою другую жизнь?
Опять слезы, сегодня она плачет и плачет. Проходящий мимо пожилой турок что-то ласково говорит ей, но она ненавидит и его. Нет, она зря остановила свой бег, надо продолжать, вот море, в нем острова, добраться и затеряться, и чтобы ее никто и никогда не нашел!
Катера ходят весь день, проще всего добраться до Черного острова. Марина встает в очередь у пристани, впереди пара смешливых англичан, позади то ли французы, то ли бельгийцы, они живут все еще там, за зеркалом, в другом мире, где солнце и жара, ветер с моря несет прохладу и все кажется восхитительным, как и ей прошедшей ночью.
Внезапно она понимает, что больше не может плакать.
Брызги морской воды попадают на лицо, неужели они заменяют ей слезы?
На катере до острова всего минут десять, ну, может, пятнадцать. Вот они уже у пирса, она поднимается по качающемуся трапу и думает, что все же она жуткая трусиха, вдруг трап сейчас сломается и она упадет в воду?
А может, правильно это называть не трап, а сходни? С отцом они часто играли в слова, если она не вернется, то трудно представить, что с ним будет, хотя и мать тоже будет реветь белугой, почему так говорят, что это значит?
Белуга реветь не может, ведь это рыба, если бы она была сейчас дома, то спросила бы об этом отца, он точно знает, он всегда знает ответы на все вопросы, но если спрашивать, то о другом.
О зеркале, можно ли склеить его обратно и что она в нем увидит.
Хотя она знает, что он ответит. Зеркал много, если разбилось одно, то это, конечно, плохо, но не стоит отчаиваться, надо просто найти другое и посмотреть в него. Там тоже целый мир, и навряд ли хуже, чем исчезнувший.
Приехавшие с ней смешливые англичане пошли смотреть на пещеру, где, по преданию, в маленьком озерке купалась Клеопатра. Она потащилась за ними. Заходить в воду нельзя, можно только смотреть. Наверное, во времена Клеопатры вода эта и отличалась какими-то волшебными свойствами, но сейчас просто подсыхающая лужица, от которой еще и странно пахнет, наверное, какой-то газ, тут неподалеку источники, если надышаться, то можно потерять сознание, впрочем, она и так его уже потеряла.
Англичане возвращаются на том же катере, на котором они все вместе сюда приплыли. А ей не хочется, лучше уйти от всех, дальше по берегу. Хорошо, что она надела джинсы, пока спускалась к морю, попала в заросли колючего кустарника, исцарапала все руки, зато ноги остались целы.
Берег покрыт камнями, иногда вода подходит прямо к скалам и приходится идти по дну, аккуратно переставляя ноги, удерживая равновесие, чтобы не упасть и не переломать их.
Наверное, стоило вернуться вместе с этими парнями на катере, но ее что-то будто подталкивает в спину. Марина не может остановиться, слезы давно высохли, но разбитое и помутневшее зеркало все не дает покоя.
А потом это и произошло. Она дошла до маленькой бухточки, которая показалась такой милой и уютной, ноги болели, ей ведь не в привычку так много ходить, перепрыгивая с камня на камень. Хорошо бы развести костер и подсушить джинсы, но у нее нет с собой спичек, да и солнце еще палит вовсю, обсохнет и так, а потом пойдет обратно. Гнев, ярость, ненависть, все это куда-то сгинуло, хотя обида осталась, но она все последние годы живет с обидой, так что одной больше, одной меньше, какая разница!