Тут она и задремала, сидя прямо на гальке, прислонившись к каменистому обрыву, почти вертикально уходящему вверх. А проснулась уже тогда, когда солнце почти подошло к горизонту, море было спокойным, не вода, зеркало, в котором, наверное, и стоило поискать отражение нового мира, если он, конечно, возможен.
Марина встала, ноги болели, лезть по склону было нельзя, а идти обратно по морю не получится, совсем скоро станет темно, и она просто не дойдет до причала.
Придется остаться здесь, хотя это и страшно.
Она огляделась по сторонам. В нескольких метрах от нее, прямо в стене, виднелось черное отверстие, вход в пещеру. Там должно быть тепло и сухо, подумала она, если не заходить далеко, то можно переждать до утра, дура, что с меня взять, устроила развлечение, черт бы побрал Озтюрка с этой крашеной девицей, сидят сейчас в отеле и смеются над ней, а она тут на берегу, и неизвестно, когда доберется обратно.
В пещере оказалось не очень тепло и совсем не сухо, но было все равно уютнее, чем на берегу, где уже стало совсем темно и казалось, что вот-вот из моря на берег полезет всякая нечисть.
Ей пришло в голову, что если пройти еще несколько метров, то там может быть посуше. Шла она аккуратно, стараясь не упасть, но тут кто-то пролетел прямо над ее головой. Марина испугалась, поскользнулась, внезапно правую ногу пронзила резкая боль чуть повыше щиколотки, и она упала.
И кубарем покатилась куда-то вперед и вниз, пока не ударилась о стену и не потеряла сознание.
Придя в себя несколько часов спустя, попыталась встать, вскрикнула от боли и снова опустилась на землю. Свернулась клубочком и заплакала.
Она действительно сбежала так, что ее никто никогда не найдет. Разве что спустя много лет кто-нибудь забредет сюда и обнаружит кучку костей и череп. И осколки разбитого зеркала, которые она так и не смогла собрать. Как не смогла добыть себе нового, с ясной и ничем не замутненной амальгамой.
21. Салат из осьминогов
Дороги из Бодрума до Гюмюшлюка минут сорок, если ехать на долмушике. Вначале мимо холмов, поросших оливами, затем слева начинаются лимонные и мандариновые сады, а справа продолжаются оливковые рощи. Одна сторона дороги серебристая, разве что иногда попадаются тусклые проплешины обгоревшей земли, а другая радостно-оранжевая и восхитительно-желтая. Мандариновые нравятся мне больше лимонных. Иногда я думаю, что если бы родился в этих краях не в прошлом перерождении, а в этом, то перед домом у меня обязательно росло бы старое, узловатое дерево, покрытое не только листвой, но и маленькими оранжевыми мячиками, как елка из моего детства. Почему-то было положено вешать рядом с игрушками и мандарины, делала это бабушка, а я стоял рядом и заворожено смотрел, как между зелеными колючими лапами покачиваются на ниточках воспоминания о чужом и замерзшем лете, казалось бы, навсегда погребенном под метровым слоем снега, засыпавшим двор и улицу.
Мандарины бывали всегда только в Новый год, а морозы всю зиму. И чем я становился старше, тем они мягчали. Наконец исчезли январские сиреневые сумерки, окна больше не покрывались льдистым узором, да и не стало куржака на ветвях деревьев, что росли во дворе.
И двора того не стало, как и бабушки с дедом. Мне сорок два, за окнами долмушика слева уже не мандариновые и лимонные сады, а Эгейское море, не голубое здесь, и не жемчужно-розовое, а глубокого синего цвета, до дома несколько тысяч километров, хотя где он, мой дом?
В России? Как бы я ни пытался забыть о ней, все равно не получается, и дело не в призраках, что никак не отпускают меня, преследуют постоянно, нагоняя то в одном месте, то в другом.
Что им от меня надо? Чтобы я покаялся и вернулся? Попросил прощения? У кого?
— Приехали, — говорит Дениз, — Гюмюшлюк!
Когда я пригласил ее в ресторан на наградные, полученные от Арнольда, она сама выбрала это место. Турки любят бывать в нем, отчего-то считая, что лучших рыбных ресторанчиков не найти по всему бодрумскому побережью. Что же касается Арнольда, то тому так понравилось быть спасителем, что он не поскупился на оплату, забыв про так и не найденные сокровища госпитальеров. У него брали интервью, его снимало турецкое телевидение. Маринины родители, каким-то образом прослышав про чудесное спасение дочери, собрались прилететь за ней, так Арнольд оплатил им билеты туда и обратно, хотя я абсолютно не верил в такое великодушие. Это просто тешило его самолюбие и давало преференции в каких-то неведомых мне играх, которые он вел там, дома, в стране, из которой я сбежал, чтобы избавиться от морока, преследующего меня долгие годы. Но и сейчас он накрывал меня здесь, на пасторальных холмах Гюмюшлюка, рядом с женщиной, которая могла бы стать для меня избавлением от этой напасти, если, конечно, наши судьбы сложились бы иначе и меня окружали бы не порождения тьмы, пусть даже некогда близкие и родные, а ангелы света, хотя кто и когда их видел, мне вот не довелось.