Потом сходила в душ, собрала вещи и ушла, не сказав мне ни слова.
Я допил бутылку один, потом нашел початый коньяк и влил в себя лошадиную порцию, от чего рухнул на кровать не раздевшись, уткнувшись лицом в простыни, которые еще пахли Лерой.
Не знаю, отчего эти две женщины сейчас вдруг стали чем-то единым. Дениз похожа на Леру, Лера напоминает мне Дениз. Морок опять улетучивается, ресторанчики на берегу заполняются народом.
Мы выбираем тот, что подальше, в самом конце пляжа, небольшой, над ним гордо развевается турецкий флаг, а при входе в глаза сразу бросается огромный, в полстены, портрет Ататюрка.
Садимся за столик на двоих, улыбающийся официант с телом молодого фавна приносит меню.
Когда-то я тоже был похож на фавна, с кудрями и мускулистым торсом, только вот давно это было, иногда я чувствую себя намного старше, чем мне лет, да и сколько жизней я уже прожил там, дома?
Опять появляется фавн, он откладывает свирель, и берет блокнот с ручкой.
— Ты пробовал салат из осьминогов? — спрашивает меня Дениз.
Фавн подмигивает, в его кудрях заметны листочки, которые он так и не удосужился убрать, вернувшись из леса. Наверное, гонялся за молодыми нимфами, занимался с ними любовью под лесным пологом, с одной ли, с двумя, с тремя, фавново это дело, не мое.
— Салат из осьминогов? — переспрашивает официант и одобрительно качает головой.
А еще кальмары, жаренные во фритюре, и креветки, тоже жареные, одну порцию или две?
Мы остаемся вдвоем, Дениз вдруг протягивает мне ладонь и говорит:
— Посмотри, какая линия жизни!
Мне хочется взять ее руку и прижать к губам, но что-то не дает сделать этого, чем больше эта женщина овладевает моим сердцем, тем больше я понимаю бессмысленность происходящего, ведь ни призраки, ни тени не оставят меня в покое и прошлое постоянно будет рядом.
— Ты был женат? — спрашивает вдруг Дениз.
Я смотрю на тарелку, заполненную салатом из осьминогов, только что принесенную и поставленную передо мной фавном. Розоватые кусочки мяса, овощи, и все это полито уксусом и оливковым маслом. Когда я пробую первый кусочек, то нёбо ощущает вкус той самой забытой нежности, что исчезла из моей жизни много веков назад, это не оговорка, наверное, с момента еще первого прихода в этот мир мне не было так уютно, нежно и хорошо, как сейчас.
— Был, — отвечаю я, — она ушла, этому уже много лет.
— А дети? — продолжает Дениз.
Я смотрю на нее и вижу, что в глазах у нее печаль.
«Интересно, какие бы у нас могли быть дети?» — думаю я, понимая, что об этом ее никогда не спрошу.
— Мне бы хотелось детей, — говорит она, — может, и будут!
А потом вдруг начинает читать стихи. Это даже не турецкий, ее язык я уже начал немного понимать. Тягучие слова скатываются с ее язык одно за другим, я смотрю на ее полные губы, которые шевелятся так, будто произносят то ли молитву, то ли заклинание. Внезапно до меня начинает доходить смысл тех слов, что я слышу сейчас. Без перевода, он не нужен, я могу повторить каждое четверостишие вслед за Дениз, с той же певучей, пришедшей из иного мира интонацией, но я молчу, не перебиваю ее, и лишь когда доходит черед до последней строфы, то подхватываю ее и произношу, но уже по-русски, вместе с ней:
— Ваши цари писали стихи? — вдруг спрашивает, немного помолчав, Дениз.
Фавн уносит пустые тарелки из-под салата с осьминогами и обещает, что сейчас мы насладимся сказочным блюдом из креветок, таких больших ловят только здесь, в районе Гюмюшлюка.
— Не знаю, — честно отвечаю я.
— А наши султаны писали, это вот одно из лучших у Сулеймана Кануни, я его с детства знаю.
Солнце скрылось, пора бы фавну зажечь свечи.
Мы допиваем вино, от креветок давно осталась лишь кучка мусора.
— Я сама проверю счет, — говорит Дениз, — чтобы тебя не обманули.
— Почему ты не захотела рыбы? — спрашиваю я.
Она не отвечает, только улыбается, ставит на стол пустую чашку из-под кофе и начинает красить губы.
У меня сжимается сердце.
Вот сейчас мы поедем обратно, и весь этот день станет прошлым. Как череда других, иногда не таких счастливых, временами же наполненных жизнью до краев. Но сегодня день особенный, хотя ничего вроде бы и не произошло.