— Было лучше! — говорит он внезапно. — Эти люди… Да, они принесли сюда деньги и процветание, но что-то ушло, хочешь, я покажу тебе, что?
Мы встаем и выходим из-под дерева.
Мой спутник убыстряет шаги, он не хочет, чтобы его увидели и узнали.
Проходим мимо замка, у входа опять очередь.
Сворачиваем в какой-то проход и вдруг оказываемся в том Бодруме, которого давно уже нет. За спиной неотреставрированный, полуразрушенный замок, кучка домиков и лодки, сохнущие на берегу.
Прямо у воды разложены рыбацкие сети, какой-то иной воздух, в нем можно купаться, как в эгейской воде.
Я приглядываюсь к Шакиру. Он небрит, лицо покрыто морщинами. Еще про такие лица говорят «выдублено на солнце». За все время, что я здесь, мне не доводилось видеть подобные, они ушли в прошлое, куда меня и привел призрак, разбуженный дождем.
Его приветствуют, я же невидим, странно так внезапно поменяться местами, самому стать бестелесным и несуществующим.
Мы вскакиваем в уже отходящую от берега лодку, на веслах старый ловец губок, скрюченный кессонной болезнью.
За губками мы и идем, в сторону Гюмбета, сейчас там уже никто не ныряет, но тогда это было тем местом, где улов всегда стоил риска, лодка не доходит до берега, под нами манящая глубина, куда, привязав себя на всякий случай веревкой, и ныряет скрюченный старик, внезапно помолодевший от близости воды.
Я следую за ним, все такой же невидимый и бестелесный.
Губки растут на крутом каменистом склоне, в самом низу.
Множество рыб кружатся в хороводе.
Из пещерки показывается толстая морда мурены, лениво смотрит на нас и опять заползает внутрь.
Если поднять голову вверх, то сквозь толщу воды можно увидеть и блики от лучей солнца, что играют на волнах, тех самых, на которых поджидает нас лодка, где сидит сейчас Джеват Шакир.
Мы поднимаемся, ловец тащит веревочную сетку, полную губок. Шакир помогает ему влезть в лодку, мне помощь не нужна, я уже примостился на корме, ожидая, когда мы пойдем в обратный путь.
Кажется, я начинаю понимать. Это действительно было место свободы, но от него осталась лишь тень, как остается она от всех великих мест. Ведь даже в Иерусалиме, когда ты идешь от храма Гроба Господня до Стены Плача, над которой высится золотой купол мечети Аль-Акса, ты пребываешь в тени былых времен, от которых дошли лишь жалкие отголоски, будоражащие память тем величием человечества, когда боги были намного ближе к нам, чем сейчас, и еще не считали, что мы все для них потеряны, погрязнув в корысти и утратив любовь.
Бодрум, тень великого Галикарнаса, но что делать мне, неужели я опять заблудился и так и предстоит скитаться остаток всех отведенных Господом дней в поисках места, где я почувствую себя своим?
Мы пристаем к берегу почти в том самом месте, от которого отчалили пару часов назад. Хотя время всего лишь иллюзия, я это начал хорошо понимать именно здесь, в Бодруме, два часа равны вечности, тень мавзолея падает на замок, тень от замка скрывается в море, а морщинистый спутник, выйдя на берег из лодки, вдруг оборачивается ко мне и таинственно манит пальцем, ничего не говоря при этом.
Оказывается, что и в жизни с призраками можно найти свое удовольствие.
— Еще бы! — говорит мне Джеват Шакир и открывает едва приметную в глинобитной стене дверь.
Маленький дворик, в центре которого растет одинокое мандариновое дерево. Рядом стол, на котором уже накрыт чай. Мы садимся, солнце перестало нещадно жечь, теперь оно ласкает, нежит, доставляет лишь наслаждение.
— Ты отказался от своей судьбы, — говорит мне Шакир, пригубив янтарный, крепкий и горячий напиток, — а значит, лишился и свободы…
— Но ведь можно вернуть! — возражаю я.
— Вчерашний день? — спрашивает он. — Ушедшую любовь? Мать, которая дала тебе жизнь и с которой ты никак не можешь примириться, даже захоронив ее прах. Она ведь не отпустит тебя, пока ты не поймешь главного…
— Чего? — спрашиваю я.
— Что ты и приехал сюда ради одного, чтобы понять все это и набраться смелости простить. А Бодрум…
Он замолкает, я знаю, что сейчас он произнесет ту самую свою фразу, которая цитируется во всех путеводителях на всех языках. «Не думай, что уйдешь отсюда таким же, как и был. Пришедшие до тебя тоже так полагали, но они ушли, оставив свои сердца в Бодруме…»
Он печально улыбается, нет, он не любит сейчас эти слова. Ему намного милее другие, про лодки и про дома, ты знаешь?
«Лодки, которым наскучит бродить по морям, выходят на сушу и становятся домами или мандариновыми садами», — произношу я вслух.