Музыка стала утомлять.
Как и танцовщицы.
Захотелось спать, чухадар уже приготовил постель.
Сулейман прикрыл глаза, музыканты прекратили играть, черкешенка и цыганка застыли, будто их заколдовал иблис.
А потом они все исчезли из шатра, Победоносный на эту ночь выбрал сон.
Снился ему почему-то Старый дворец, тот самый, в котором он провел детство. И опять был мраморный бассейн, в котором плавали золотые рыбки, только были они не живыми, а теми, что он сделал сам, с бриллиантовыми глазами и жемчужинами под чешуйками. Сулейман пытался их кормить, но они говорили, что лепешкам предпочитают гяуров, а потом, вдруг выпрыгнув из воды, полетели туда, где когда-то его встретит Аллах.
У них оказались крылья, они были тоже золотыми, из тончайших пластинок, переливающихся на солнце, свет был столь нестерпим, что у него заболели глаза.
Он открыл их. В шатре было темно, но за плотной тканью и кожей пели птицы. Странно, обычно так они голосят лишь весной, а сейчас ведь еще начало девятьсот первого года хиджры, самый разгар зимы.
Сулейман взял золотой колокольчик, стоявший у изголовья, и позвонил.
Ему хотелось выйти туда, к птицам, убедиться, что завтра настало и опять ярко светит солнце, прогнав всех демонов ночи.
Ибтыктар, проскользнув беззвучно в шатер, подал тазик для умывания. Потом ему помогли одеться, и он вышел на улицу.
И сразу же ощутил тот самый запах, что вчера привел его сюда, сладкий, томительный, несущий в себе счастье. Будь его воля, он бы не стал ни с кем им делиться, сам бы вдыхал этот воздух, что драгоценнее золота и алмазов.
Дверь в часовню было открыта.
Сулейман подозвал бёлюкбаши и велел проверить, кто там.
Тот, придерживая рукой ножны, изогнутые по форме дамасского клинка, буквально влетел внутрь и почти сразу вышел, подталкивая в спину старика в одежде гяурского монаха.
— Тебя как зовут? — спросил Победоносный, поудобнее устраиваясь в походном кресле. Драгоман перевел эти слова владыки на столь грубый и непонятный язык, на котором общались неверные.
Монах был лыс, кожа на черепе просвечивала и была покрыта теми пятнами старости, что говорят о скором уходе на небеса. Если бы не этот запах, явно ниспосланный Аллахом, Сулейман бы и не подумал заговорить с ним, но он хотел понять, что за волшебство сделало здешний воздух таким.
Старик смотрел на султана, глаза его были прозрачными, как море в тихий-тихий день, и такого же светло-голубого, отливающего серебристым жемчугом оттенка.
Он что-то сказал. Драгоман замешкался. Пришлось сделать грозное выражение лица.
— Он говорит, что его зовут Эпископис, повелитель!
— Таких имен не бывает!
Драгоман зачастил на басурманском языке, а потом, опустив голову, обратился к султану.
— Он так стар, что не помнит своего настоящего имени. Просто это место называется Эпископи, на греческом языке это означает наблюдательный пункт, он здесь уже давно, раньше были и другие монахи, но сейчас все умерли, он следит за часовней и возносит в ней молитвы своему богу!
— Так он грек? — К грекам Сулейман был снисходительней, чем к латинянам. — Спроси его, почему тут так чудесно пахнет!
Драгоман опять зачастил.
Глаза монаха засияли, а потом он начал что-то долго говорить в ответ.
Лицо драгомана стало красным, это значило одно, он боялся переводить ответ.
Султан опять нахмурился. Драгоман должен переводить, даже если услышанное вызовет у Победоносного гнев и тому отрубят голову. Но скорее ее отрубят, если он будет молчать.
— Он хочет показать тебе этот запах, повелитель! — все так же, не поднимая головы, проговорил драгоман.
— Скажи ему, что я готов! — сказал Сулейман и встал с кресла.
Монах пошел впереди, несколько янычаров и драгоман сопровождали султана.
Птицы запели еще громче, Эпископис свернул на узкую тропинку, по которой можно было идти лишь друг за другом. Бёлюкбаши янычаров обогнал султана и взялся на всякий случай за рукоять сабли. Но Сулейман не чувствовал опасности, волны волшебного воздуха накатывали, ласкали его, нежили, как никогда это не делала ни одна из женщин его гарема. Он улыбался, счастье было где-то рядом, ему казалось, что так должен пахнуть воздух в том небесном саду, где когда-нибудь его встретит Аллах.
А потом тропинка кончилась, и они вышли к склону, на котором росли виноградные лозы.