Воздух сгустился, его можно было перебирать руками, как четки, никогда еще Сулейману не доводилось вдыхать такой божественный аромат.
Эпископис подошел к одной из лоз и погладил ее рукой. Несмотря на зиму, она вся была в темных гроздьях, от которых и шел этот завораживающий дух.
Он гладил гроздья и что-то говорил, говорил, непонятно, то ли им, то ли султану.
— Это все, что у него есть. — перевел драгоман. — Кроме его бога. Лишь этот виноградник остался у него в жизни да молитвы, что он возносит каждый день!
Сулейман Кануни, султан Сулейман Первый Великолепный, сорвав одну виноградину и поднеся ее к лицу, вдохнул ее пряный, терпкий, сладкий, кружащий голову запах.
— Мис гиби! — сказал он, не обращаясь ни к кому.
Но драгоман послушно перевел эти слова Эпископису.
— Как мускус, так сказал повелитель!
Перед тем как сесть на своего арабского жеребца, Победоносный вдруг подозвал писаря и продиктовал фирман, повелевавший с этого дня именовать место, известное как Эпископи, иначе. Чтобы сохранить в веках его волшебный дух, надлежит именовать это место Мисгиби. Продиктовано самим султаном и скреплено его печатью в следующий день после освобождения от гяуров замка Святого Петра и города, именуемого Петрониум, как и все окрестные земли ставших отныне частью его владений, а случилось это в самом начале девятьсот первого года хиджры.
Силяхдары, развернув желтое знамя, уже скрылись за поворотом. За ними шли янычары, алемдар нес зеленое знамя Пророка, трепетал на ветру и личный бунчук султана, нога которого никогда уже не ступит на эти холмы.
Эпископис, дождавшись, пока отряд Победоносного не скроется вдали, начал подрезать лозы. Птицы смолкли, для них стало жарко. Здесь, в холмах над морем, даже зимой выдавались очень теплые дни.
И ни бедный монах, ни повелитель великой империи так и не узнают, что с веками название Мисгиби изменится. Вместо двух «и» в нем появятся «ю» и «е», и лишь затем волнительное чудо Мюсгеби явится миру, наделив его способностью погружать в летаргический сон того волшебства, которое и есть не что иное, как состояние мюсгеби.
24. Состояние мюсгеби
Я хотел найти место, где некогда стояла часовня Эпискописа и был его виноградник. Но никто не мог даже приблизительно сказать, куда надо идти. Мамур, услышав вопрос, лишь пожал плечами, а Дениз со мной не разговаривала с того самого дня, когда я оставил ее одну у входа в дом. Женщина не прощает отказа, даже в собственное благо.
Она мне снилась. Это были совсем не те сны, в которых меня преследовала Лера. В тех всегда шел дождь, асфальт был усыпан желтыми, склизкими листьями. Низкое серое небо с продольными небрежными черными, мазками, сделанными грубой кистью. Да и все было таким же грубым, лица людей, всплывающих среди ночного миража, их громкие голоса. А главное, тяжесть, с которой приходилось передвигаться по тем улицам, будто бултыхаясь в питательном бульоне невнятно желтого цвета, чтобы ускользнуть от нее, хотя в действительности все было не так и не она была преследовательницей, гнался за ней я.
Всегда снится то, чего не было, ведь сны — это жизнь наоборот, злая Фата Моргана, делающая тебе укол прямо в сердце и выжидающая того момента, когда можно будет начать колдовство.
Я видел Дениз, она шла по берегу моря, ее сопровождали собаки, добровольные охранники, вызвавшиеся быть рядом. Иногда волна из тех, что посмелее, доставала до ее ног, целовала лодыжки, забиралась чуть выше, пытаясь лизнуть колени, но вновь опадала и, шурша по песку и гальке, убегала обратно в море, чтобы потом смениться другой, такой же наглой и смелой, соленой, бирюзового цвета с жемчужным отливом. Дениз была в юбке, она поднимала ее повыше, чтобы не замочить, и продолжала свой путь, не в неведомое, у сна была цель, она шла к замку, чтобы скрыться от меня за его толстыми стенами, рыцари ее защитят, пусть они и не смогли уберечь этот город.
Эти сны я складывал отдельно от остальных, пытаясь, уже проснувшись, вновь промотать пленку, пересмотреть, насладиться, но, увы, лишь белесое, зернистое изображение проплывало у меня перед глазами, она со мной не только не разговаривала, она больше не хотела, чтобы я на нее смотрел.
Так что место, где когда-то были виноградники и должны быть остатки часовни, я пошел искать по наитию, не будучи в состоянии объяснить, зачем это мне надо, но твердо зная, что иначе бессмысленным окажется мое пребывание на земле.
Долмушиком добрался до рынка, решив, что вдруг да смогу узнать дорогу у местных, если найду, конечно, кого-нибудь англоязычного, турецкий мой так и не продвинулся дальше, разве что чуть-чуть.