- Я так сума сойду! - наконец не выдерживает Джексон, крикнув на ни в чем не повинный потолок. - Как люди могут неделями лежать в этом адовом месте?!
- Как-то выживают, - из-за двери выглянула улыбающаяся медсестра, ненароком, а может и нет, подслушавшая "крик души" капризного пациента. - Не любите больницы? - она прошла к койке Джексона, прибывающего в легком замешательстве от неожиданного вмешательство в его диалог с потолком.
- Есть такое...
- Ну, нравится, не нравится, а лечиться надо! - девушка провела по волосам рукой, легким движением подхватила выбившуюся светлую прядь, заправила ее за ухо и как-то странно улыбнулась Вану. - Везунчик вы мистер Ван, отделаться легким испугом при взрыве чуть ли ни у самого источника, не каждому удается. Лично я такого ни разу не видела. Кстати об этом, как Вы себя чувствуете?
- Могло быть и лучше, - холодно отвечает Джексон.
Парень не мог не заметить странного поведения медсестры. Не первый раз она к нему заходит и явно не из любви к медицине и желании поскорее вылечить Вана, и он это понимал. Джексон понимал, что девушка как минимум подкатывает к нему, хоть и звучит это довольно смешно и глупо.
Каждый раз парень безжалостно ее отшивал и только удивлялся насколько она настойчива и раздражительна.
- И как например? - девушка вскинула бровь, а Ван вот-вот готов был послать ее к чертям, а может и дальше.
- Например, если вы покинете мою палату, за... - Джексон направил взгляд на настенные часы над дверью, - ...пять секунд, - он снова посмотрел на медсестру, уже не такую приветливую и улыбчивую. - И отсчет пошел! Пять.
- Ч-что, простите?
- Четыре.
- Вы шутите?
- Три. Это, - Ван указал на свое лицо, - похоже на улыбку? Два.
- Да, что же это такое?! Что Вы себе позволяете?!
- А что ты себе позволяешь? Один.
- Я... - девушка покраснела от злости. Она менялась буквально на глазах и из милой и глупой медсестры превращалась в злобную крашенную сучку.
- Ноль. - парень поднялся на локтях, - ВОН. - Он указал на дверь и натянул вежливую улыбку.
- Самовлюбленный мудак, - прошипела блондинка и на каблуках повернулась к выходу, нервно топая громче, чем положено скрылась за дверью громко хлопнув ею на прощание.
Ван лишь облегченно вздохнул.
Браун устало перебирала вещи, которые ей принесли.
«Слишком вычурно, слишком открыто, слишком ярко, слишком «слишком»!» - думала Саша, кидая очередную вещь в сторону.
Она время от времени иронично выла, запрокидывая голову и тяжело вздыхая. Ей не нравилось ничего, ни одежда, ни идея со школой, но пришлось смириться, ведь как всегда - выбора не было.
Наконец достав большой, черный свитер с высоким горлом Саша победно улыбнулась, затем натянула его попутно разглаживая. Взглянув на себя в зеркало, девушка снова сунула руку в кучу одежды и достала темно-синие джинсы, которые тоже не долго церемонясь натянула на себя.
«Осталось только...» - подумала Саша, смотря на себя в зеркале, - «...это!» - она посмотрела на шкатулку, стоящую на столе.
В деревянной, довольно старинной шкатулке оказался маленький, не менее старинный, золотой кулон в форме ракушки с выгравированной на ней розой. Ракушка конечно же имела свойство открываться и внутри нее скрывалось миниатюрное произведение искусства. Словно самый настоящий живой дельфин, который стал жертвой царя Мидаса и съевший перед этим одно из лакомств Алисы из страны чудес. Казалось он вот-вот, застывший в живой и естественной позе, скинет золотую чешую и ринется прыгать по волнам, игриво клокоча.
Браун еле заметно улыбнулась, смотря на свое маленькое «сокровище». Кулон для девушки, не смотря на свой небольшой размер, имел большое значение. Это единственное, что связывало ее с матерью.
Кстати об этом. Вы еще не знаете? Конечно не знаете. О матери Саши.
Она умерла давно, когда Саша была маленькой, и не знаю к счастью это или к сожаленью, но она была недостаточно маленькой, чтоб о ней забыть. Саше было, наверное, лет пять с половиной (она сама точно не помнит), когда уже умирающая мать привезла ее в Штаты. Глафира была больна раком. Каким не важно, важно лишь что этого было не избежать - смерти и она это знала. Она любила свою дочь, любила и не желала ей такого зла, напротив хотела, как лучше. Глафира боялась одной только мысли, что, будучи в России, где она родилась и выросла и где не имела более ни одной живой души, что связывала бы их кровью, маленькую Сашу (а тогда ее звали Александра) некому будет приютить и девочка неминуемо отправится в приют. Женщина знала, что жизнь для ребенка превратится в ад, но не думала, что, везя ее в Портленд где жил отец Саши она обрекает ее на жизнь куда страшнее ада.