Но однажды, спустя восемь лет после того злосчастного урока, я заглянула в прошлое, и вдруг осознала, что на самом деле учительница была не права и своим поступком причинила мне вред. Вслед за этим возникла мысль: «Неужели человеку с педагогическим образованием не пришло на ум поговорить с учеником после урока, выяснить, что именно произошло в кабинете медсестры и таким образом избежать травмирования несформированной психики ребёнка?» Спустя некоторое время я вновь вопрошала: «Каким образом медсестра додумалась распространять информацию о ребёнке за пределы своего кабинета? Причём она не сообщила о самочувствии школьника его родителям, а в форме сплетни рассказала учителю о домыслах несовершеннолетнего».
Осознание того, что учитель и медсестра проявили преступную халатность и безответственность, вызвало у меня стойкую неприязнь к этим двум лицам. Когда вокруг тебя равнодушные и жаждущие зрелищ глаза одноклассников, учителя, которым чуждо сопереживание… Эти люди словно кольцом смыкались вокруг, а в центре – я, испуганная маленькая девочка. В глазах постепенно темнеет, дрожь овладевает телом, пот пробивается сквозь кожу, а сердце колотится об стенку груди, словно пытается вырваться на свободу. Но я не смею поднять руку, чтобы выйти из класса. Терплю до последнего, пока по коридорам не разольётся звонкий сигнал перемены, который развеет все страхи, принесёт спасение.
Анна Игоревна скончалась от болезни. Я узнала об этом, когда училась в колледже. Даже после её смерти я с обидой вспоминала тот злосчастный урок и волна негодования поднималась внутри, застилая радости настоящего дня. Потребовались годы, чтобы принять всё, через что мне пришлось пройти и простить… Простить навсегда, больше не возвращаясь к обидам и чувству, что со мной обошлись предательски гадко.
Глава 4
Полтора года назад я всей душой рвалась из села. Оно настолько мне наскучило, что я не раз говорила мужу о том, что нам следует бросить нашу квартиру и уехать подальше. Он отвечал, что не стоит спешить, ведь у нас двое детей и необдуманные поступки не принесут ничего хорошего. Всякий раз мне приходилось мириться со своим положением и принимать сельскую жизнь как данность.
Этой осенью муж сам заговорил о смене места жительства и предложил переехать на квартиру его покойного отца, которая находилась в другой области за две тысячи километров от нашего нынешнего дома. Но обстоятельства сложились так, что я не испытала радости от перспективы уехать из села, а напротив, ощутила страх.
– Ты что, не видишь в каком я состоянии? – возмутилась я. Дело в том, что уже год меня донимают панические атаки, тревоги и страхи. Поэтому мысли о переезде вызвали внутри меня неприятные движения эмоций, наподобие бульканья в болотной жиже. – Ни о каком переезде не может быть и речи!
Теперь переезд кажется мне не лучшей идеей, а точнее – наихудшей из всех возможных. Нет, в моём отношении к селу практически ничего не изменилось. Частные дома, дороги, высокие тополя, которые то и дело срубают. Идёшь по селу, а кругом ни кустика, ни деревца, одна тропинка, змеёй уходящая вдаль, а кругом степь, степь… и нет ей конца и края. Лишь по Советской улице вдоль дороги растут белоствольные берёзки, да здание местного суда спряталось за соснами.
Здесь из кранов течёт вода, которая подчас источает неприятный запах. Мы регулярно чистим чайник от накипи и известкового налёта, но наши усилия оказываются напрасными. После чистки уже к вечеру чайник покрывается свежим слоем извести. На столе стоит прозрачный кувшин с кипячёной водой, на дне которого собираются мутно-белые хлопья. Время от времени мы покупаем шести литровые бутылки с фильтрованной водой, но их надолго не хватает.
Бок о бок в этом крошечном селе живут алкоголики и педагоги, трудяги и туниядцы, подлецы и люди, преисполненные честности. Данный контраст весьма отчётливо бросается в глаза, особенно для тех, кто умеет видеть и замечать. Здесь всё и все живут как на одной испещрённой бороздами ладони. После работы воспитатели отдыхают на скамеечках рядом с подъездом, шутят и общаются на самые обычные житейские темы. Однажды моя трёхлетняя дочь подошла к ним и женщины, которых она привыкла видеть в роли авторитетных воспитателей, угостили её семечками. Это вызвало во мне внутренний диссонанс. Я редко видела, чтобы мама, баба с дедой наслаждались жизнью, щёлкая семечки и общаясь. Сколько их помню, они всегда пребывали в заботах и хлопотах. Видимо, поэтому у меня с детства сложилось впечатление, что взрослые люди не отдыхают, особенно в будние дни.