― «Как ты меня спас, при такой твоей злобе ко мне?»
А слуга и говорит:
― «Правда, когда зверь повалил тебя, я обрадовался, а когда глянул на тебя, в твой лик, и так ты схож с моим братом, вдруг стал, что разом мне дорого стал».
Вот, любовь делает, и много таких примеров, ох, много. Такими любящими душами Земля и держится.
Когда я жить буду на Земле, а вы будете «духами», и я что не так буду делать, вы мне сейчас скажите: «Таня, помни Бога и помни, что ты нам сама говорила».
Есть люди важные, не любящие, Бог с ними, ведь и им свой час любви придет, но если надо сказать, правду им скажи, только с кротостью. Не уколи их, с любовью отнесись к ним. Христос немного слов говорил, а каждое слово за сердце брало. Мы, конечно, таких слов сказать не можем, на и у нас могут быть слова от сердца.
Господи, как я деток люблю, что птички райские, что моя бабуся. Щебечут и сладко так от них, словно звездочки они Божии. Я когда на Земле жила, неразумна была и все думала; что звездочки Божии ― детские душки, и так, бывало, гляжу и думаю, и зачем только их глазки на нашу мерзость смотрят и таково мне стыдно, бывало, станет и себя и за других.
Бывало, ка сердце возьмет на отца их, так бегу к детям своим, гляну и рассмеюсь, и сердце пройдет. Тогда я иду к мужу:
― Виновата, ― говорю, ― невиновата, а прости ради их светлых глазок.
Один мой сын рано умер, другой еще пожил со мной, и после него я в монастырь пошла. Сначала я все тосковала, а потом дольше молилась и скорбь утихла. Я все думала, ведь Матушка Божья тоже хоронила Своего Сына, так почему же мне не похоронить; а теперь знаю, что хотя одним чувством уподобилась Ей, даже любо стало пострадать; да и какое сердце горе не жгло?
Ну, будет пока, устала, не осудите, а я постараюсь угодить вам.
17-го апреля 1899 г.
Мир вам, в мире скорби! Не угадали друг друга; это я, Таня. Ишь какие в ласковые, не знаю как благодарить; мне стыдно! Ну, как живете, как Бога славите? И как люблю же я вас. Сегодня вы все тут; вот радость-то какая. Ну, что вам сегодня сказывать. Дайте зацепу, я и начну.
В. ― Ну, а сегодня, Таня, ты расскажи нам, все по порядку, как ты умерла, тебе не трудно это вспоминать!
О. ― Почему нет? Хорошо, немного страшновато, да ничего.
Моя смерть для меня чудная была. Не заскучаете, расскажу. Ведь, все будете умирать, може, что и пригодится. Вот, как это было, я подробно расскажу, что помню.
Я, ведь, в монастыре была. Я работала, золотом шила и в церкви читала. Было мне уже под пятьдесятый год; но я бодра была. Только вдруг напала на меня слабость, и от еды отбило, но болезни никакой не было. Я было думала от лени; со мной леность бывала. А потом стала спина болеть и грудь. Думаю от поклонов. А у нас, ведь, трудная служба. Но все стали говорить:
― Что это ты, Маланья, изменилась в лице.
Так, должно быть, с месяц, а затем раз проснулась, и поднять не могу ни рук, ни ног, и все лежала. Монашки ходили ко мне, утешали, читали и мне ничего было, только тоскливо. А раз и матушка игуменья пришла и говорит:
― Что это ты, Маланья, представиться, что ли хочешь?
И от этих слов такой страх на меня напал, что места не найду.
― Нужно, ― говорит она, ― ее приобщить к Святым дарам.
Вот, как я испугалась смерти. А пуще всего, что меня закопают. Нет мне покоя. Стону и молюсь еще пожить, ― глупа была. Все ушли, а лежу и думаю.
Вдруг, вижу, светло так стало и вроде облака. Я смотрю на стены, а их нет. И вижу я, стоит какая-то девушка вся в белом, такая прекрасная, такая добрая и лицо будто знакомое, и говорит:
― Таня, не смущайся смерти, родиться трудней; сними ветхое платье и облекись в Божьи ризы. ― Удивилась я ее словам и говорю ей:
― Сними с меня страх земной!
И положила она мне одну руку на голову, а другой над лицом помахала; пошел ветерок, и так мне радостно стало.
Вдруг слышу, кто-то говорит:
― Матушка, а матушка, ― я и очнулась; вижу келейницу. ― «А я думала, ты уже умерла. И такое у тебя лицо, и холодна ты».
Я все ей рассказала, что было со мной. Все приходили и спрашивали. Я и им все рассказывала, что со мной было. И откуда только силы у меня взялись.