Женщин я совсем за людей не считал. Мне казалось, что они немного выше животных. Я удивлялся, что их не позволяют убивать, как собак.
Животные, ну, о них и говорить не стоит! — те все были моей потехой. Когда я встречал собаку или кошку, я очень ловко перерубал ее на ходу, от головы до хвоста, и очень гордился своей ловкостью. В птиц, я на лету, шутя попадал копьем и т.д.
В военное время мы блаженствовали и жили всласть, угождая своей дикой природе. Мы рубили направо и налево и пользовались своей властью — грабить сколько хотели. Для нас война была праздником, которого мы ждали с превеликим нетерпением. Хотя и в мирное время мы усердно грабили жителей безнаказанно, особенно когда мы стояли далеко от столицы, потому что обидеть солдата всякий боялся: за это была назначена смертная казнь.
Я был настоящей идеал солдата того времени. Грубее, ужаснее меня трудно себе представить что-нибудь. Только строгая дисциплина — могла отчасти нас сдерживать, чтоб мы не стали рубить и грабить всех мирных жителей. Я положительно сердился на дисциплину; которая не позволяла мне своих же мирных жителей бить и грабить в то время, когда мне нужно было золото,
Не знаю, сколько мне было лет, но я был в самой силе и здоровье; мне некуда было девать свою энергию; и сколько я ни пил, ни буянил, но этого всего мне было мало и не удовлетворяло меня. Но, однажды, нас двинули, усмирять одну Галльскую провинцию. Там было восстание. Сказать правду, нас очень маю интересовало, за что мы деремся, благо нам можно было безнаказанно бить, рубить и грабить; вот и началось сражение.
О, какое это было для меня упоение! — Я просто захлебывался от восторга. Много я уже уложил людей при своей ловкости, но вдруг, в одной свалке, почувствовали я страшный удар в грудь, и — прежде чем я понял, что это, я упал на спину и потерял сознание.
Сколько прошло время — я не знаю, но когда я очнулся, то увидел, что была ночь. Я попробовал подняться, но не мог. Жажда томила меня, холод был ужасный и дрожь нестерпимая. Я попробовал поднять голову, и вдруг я увидел, что крошечный огонек, как бы переходил от одного трупа к другому. Я удивился и первую минуту я подумали, что боги собирают умершие души. Но потом я увидали недалеко от себя какую то закутанную фигуру, со стеклянными светильником, и около нее — старика, а позади еще несколько человек, и они что то несли.
Я попробовал издать звуки, и из меня вылетел страшный хрип, потом стони и кровь опять горячей струей хлынула у меня из груди.
Я почувствовал, что кто-то приподнял мою голову и в рот мой стала вливаться какая-то освежающая меня влага. Я открыл глаза и увидел что эта фигура прямо смотрела на меня, и что-то спрашивала; потом они о чем-то поговорили и стали меня поднимать, и опять от боли я потерял сознание.
Сколько времени прошло — не знаю, но когда я очнулся, я лежал в очень большой, богато убранной комнате, кругом были цветы, зелень, где-то журчал не то фонтан, не то ручей; я лежал на мягком ложе.
Все это меня очень удивляло и я стал приглядываться. Я был раздет, а грудь моя была обмотана полотном. Первую минуту я думал, что у меня нет рук и ног, — я ничего не чувствовал. Когда я сделал движение, я почувствовал, что все у меня цело, но что я страшно ослабел.
Как только я сделал первое движение, ко мне поспешно подошла какая-то пожилая женщина и быстро что-то заговорила. Я не понимали ее; она поднесла мне какое-то питье и потом поспешно вышла. Через минуту с ней вошла другая женщина, и эту я узнал: — это была та самая фигура, которая наклонялась надо мной, когда я был в поле. Это, несомненно, была она, но теперь она была вся в белом, и была чрезвычайно красива. Если бы я имел тогда понятие об ангелах, я бы сказали, что она ангел. Но тогда я решил, что я уже умер, и что около меня была богиня.
Она ласково и нежно наклонилась надо мной; положила свою руку мне на голову и спросила на чистом римском языке:
— Как ты себя чувствуешь? — Мне показалось очень смешно, что со мной так обращаются и я глупо засмеялся. Я решительно не знал, что ей ответить, ибо сказать правду, я не понимал, что такое чувство, а потому сказали ей, что хочу вина. Она очень осторожно перевязала мою рану с другой женщиной, приложила к ране какие-то травы, затем дала мне вина и еду.
Я долго так лежал, а эта богиня ухаживала за мной, поила, кормила, лечила меня. Я скоро поправлялся, но мне не хотелось вставать, и я притворялся, что очень слабь. Мне нравилось, что эта богиня ухаживает за мной, a тем более, что меня кормили вволю; давали вина, правда немного, во меня достаточно опьяняло уже тогда, когда я глядел на нее.