Мне было сначала стыдно, а потом досадно за свою земную жизнь, никого я не утешила, ни за кого не страдала, всегда была сыта, весела и все для себя и для себя. Ох, как не хорошо мне стало!.. Я не знала, что мне сделать, чтобы заглушить свое довольство и, когда меня спрашивали, что я сделала? я молчала, потому что... в сущности, я ничего не сделала? Я давала бедным, это верно, но ведь нам и так некуда было девать богатства; я молилась, но за кого? Все за себя, и за своих; я любила людей, да разве я смела не любить их, когда мне никто никогда зла не делал.
И так, я только сама была счастлива. Вот если бы я сделала кого-нибудь другого счастливым, или пострадала бы за кого-нибудь!.. то я чувствовала бы себя лучше, а теперь мне стало невыносимо стыдно и обидно за себя, и я не знала, что мне с собой делать? Молиться — но о чем? Я старалась помочь «духам», но денег им не надо, да и их я оставила на Земле; утешать — но не понимала их страданий, я не знала, что такое горе или страдание.
И об этом я долго плакала, и молила Бога научить меня, как все это поправить. Пришел ко мне высокий дух, очень высокий дух и я ему сказала:
— Все мое горе, мое первое н главное горе в жизни это — счастье.
Долго он меня слушал, и наконец сказал:
— Да, на Земле невозможно иметь такое счастье. Но зато там есть другое счастье, великое счастье, но не то, какое было у тебя. — Я спросила:
— Какое-же это счастье? — и он сказал:
— Это то счастье, которому нас научил Христос, живя на Земле. Это далеко от того мнимого счастья, которое происходить от довольства, но то, которое является после того, как ты душу свою положила за ближнего и когда ты готова отдать все за них, и в их несчастии черпаешь силу для них же. Вот великое счастье: не самой быть счастливой, а другим давать его.
Прошу вас, обдумайте хорошенько эти великие слова; я очень желала бы, чтобы и вы их поняли и усвоили себе.
Когда он ушел, я много думала и просила Бога дать мне другую жизнь; и действительно, я опять скоро родилась на Земле.
Теперь все было по-другому. Я родилась там, где даже не имели права иметь детей: я родилась у одной дамы большого света, у которой не было мужа. Отец мой имел свою семью и не имел права назвать меня своею дочерью. Мать моя отдала меня в деревню одной бедной женщине, у которой было много своих детей.
Я жила в страшной бедности; холод, голод терпела эта семья и те деньги, что платили за меня, спасали всех от голодной смерти. Я была всегда в грязи, всегда больна; у меня был большой живот, большая голова и я всегда была голодна, а ручки и ножки у меня были как палочки. Да, я была больше похожа на паука, чем на ребенка.
Когда мне исполнилось пять лет, меня отвезли к моей матери и, когда она увидела меня, она вскричала:
— О Господи! я отдам, все, чтоб этого урода не видеть никогда, и зачем вы не уморили ее голодом!
Но я смотрела на мою мать и думала:
—Как она прекрасна! И как я ее люблю и если бы такая дама только раз меня поцеловала!
Но она не поцеловала меня. Какая-то старуха увезла меня в большой дом, где было много таких же детей, как и я. Все они были такие же больные, худые и еще много хуже меня. Там тоже было всегда холодно и скучно; мы все что-то работали, никогда не играли и не смеялись. Нас учили, лечили, но радостей у нас не было. О! как любила я всех этих детей, я им пела деревенские песни, я согревала их озябшие тела своим дыханием, и мне было так отрадно любить их и ласкать. Но они не, понимали этого, они были все такие странные. A те, которые нас учили, не любили нас, и не только приласкать, но и дотронуться до нас они часто боялись.
Но пока будет, я устала.
8-го июня 1900 г.
Мир вам, мои друзья. Вот как скоро вы вспомнили меня опять. Да, я очень рада вас видеть, так хорошо, когда дух и люди понимаю друг друга. Правда?
В последний раз я сказала, что меня отвезли в очень большой дом. Да, там жизнь была очень трудна. Но дети скоро забывают свои страдания; я стала скоро поправляться и привыкла. Я даже думала, что нет другой жизни.
Сначала мне было очень жаль маму Фавн, сестер, но скоро я и здесь освоилась, полюбила детей и привязалась к ним. Мы все были очень робки, но и у нас были свои радости и свои удовольствия. Здоровье мое поправилось; мой живот опал; только ноги были кривы и я никогда не могла скоро ходить.
Я очень любила маленьких детей и даже строгие учительницы и те полюбили меня; и даже начальница любила, хотя и называла меня маленьким уродом. Я принимала это за ласкательное слово и была за него очень благодарна. Так я росла до 16 лет. Больше нельзя было мне оставаться там. Я умела шить, вязать, готовить, читать, писать, мыть белье, кружева и много, много чего, так как все мы, выйдя из этого дома, должны была сами добывать свой хлеб. И вот, однажды, меня позвала начальница и сказала: