Татьяна Успенская
ЖИЗНЬ СНАЧАЛА
Роман
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
— Решение картины — не то, что человек сидит пригнувшись к коленям, взъерошенный, обиженный, а оранжево-бордовое пятно листа на зелёной ели. Красота, естественность смерти выше обид и боли в человеке. Соединение живого и мёртвого. Преходящее, временное — на вечно зелёном.
Что такое она говорит?
— Продолжение нашей жизни после смерти — вот тайна. И тайна — сам человек. Как это — руки, ноги движутся, и они, и мозг, и желудок соединяются в единое целое, которое «я»?! Как в человеке происходят созидание, разрушение? Почему иногда по мне течёт кровь рыбья, иногда огненная? Как это сырое, серое, медузоподобное вещество — мозг — думает? Как это возникает во мне… я вижу оранжево-бордовое на зелёном и… забываю обо всём? Кисть движется по холсту сама. Тайна.
Она говорит тихо и замолкает, прикрывая глаза, но мы слышим каждое слово новенькой и повторяем его про себя, забивая голос Середы, погрузившей нас в двухлетнюю серо-грязную заводь. Невыразительные натурщицы с густо напомаженными губами, примитивные натюрморты, плакатные герои и передовые стройки страны питали наши уроки живописи и композиции и надоели нам до блевотины.
— Я не умею, — говорит по-детски новенькая. — Может быть, вы откроете тайну?
— Зачем? — скрежетом врезаюсь в наступившую тишину я, сопротивляясь наступлению на меня, хотя от её голоса, от её слов стук сердца прёт в голову, хотя я не могу смотреть на неё — глаза режет, как от яркого света. Я ещё не понял, что происходит, но, ощущаю, в её словах — взрыв, она рушит меня старого и всё, к чему я привык.
— Ха-ха-ха! — поддержал меня Тюбик, первый парень в «нашей деревне» — красавчик, любимец девчонок, амбал, отличник и общественный деятель. — Ха-ха!..
Я прошипел ему: «Заткнись!» И Волечка, мой прекраснодушный, единственный друг, крикнул ему: «Заткнись!» А Сан Саныч, самый представительный из всех, «маститый», квадратный, с уже готовыми залысинами, человек действия, с силой двинул Тюбика в бок, что оказалось эффективнее нашего с Волечкой «заткнись». Тюбик заткнулся.
Она не услышала ни меня с Волечкой, ни Тюбика, ничего не заметила — она улыбалась. Так улыбаются юродивые, дурочки, не ведающие жестокости и злобы окружающего мира. Они сосредоточены в себе, в себе черпают силы и своей добротой растворяют жестокость и злобу.
— Я не умею сказать, — повторила она, — может быть, вы объясните, почему картина явилась?! Закройте глаза. Попробуйте услышать: звенит воздух. Попробуйте увидеть: серое небо — фоном, в потоке свете — трава и птицы, цвета переплывают один в другой. Это душа мальчика! Как это создалось? Это я сотворила его душу? Это ведь тайна?!
«Это», «это», — передразниваю я её, а передразнивания не получается, «это», «это» — вонзается в меня иглами. Что — «это»? Из-за неё я сейчас такой, как перед прыжком с крыши в чужой двор, как перед пропастью, куда меня сейчас столкнут, как перед шпаной, которую я боюсь, но с которой придётся драться. Я должен понять: о чём она, что значит её «это»?!
— Мне не открыть, — повторяет она беспомощно. — Откуда во мне эта радость? И этот свет? Почему или есть картина, или её нет, даже когда в ней — всё для того, чтобы она была, а её нет?! Тайна. Ну-ка, в своей картине увидьте… главный цвет… нерв: лицо, ветка, движение? — Она замолкает. А я вижу её бордовый лист на зелёном. А я вижу глаза мальчишки в пляшущих искрах. Ведь вижу! Его глаза и её взаправдашнее волнение (меня не проведёшь!), и её доверчивый голос — одно. Зрением мальчика вижу: голубоватый воздух светится, бабочки с птиц величиной виснут в воздухе, слышу — посвистывают птицы.
Глаза новенькой тоже плывут в этом новом для меня мире: карие, золотистые, в пляшущих искрах, как у мальчишки.
Вот что произошло: она взорвала нашу художественную школу вместе с Середой, с клетками скучных уроков. И меня взорвала. Я себя увидел до этого урока: я весь ржавый и закостеневший в стандартности, в ходульных анекдотах и пошленьких песнях. А сейчас — словно огнём промытый, и словно не в классе сижу: я несусь в потоке её света и незнакомой энергии. И я, нет, не я, моя рука, послушная голосу новенькой, сама ведёт по бумаге. Нет, не послушная. Не спросясь меня, она выводит своё.
Вода слилась с небом. Там, где они слились в одном цвете, густо-мышином, в одном влажном потоке, — рваная рана. На чёрно-сером — ярко-красное. Внутри раны облаком в кровавом окаймлении — лицо с крупным ртом, с детскими беззащитными глазами — её, новенькой. Её лицо — спасением на чёрно-сером и кровавом. Откуда это во мне?