Сколько записных книжек! На первых страницах календари с годом. Эта — до меня. И эта — до меня. Ещё до меня. А вот при мне. Наверное, есть последняя. Иду в переднюю. У Тоши привычка вешать сумку с вечера на вешалку, чтобы ничего не забыть. Она же не ушла в тот день на работу. Да, висит. Предательски задрожала рука, я снял сумку с вешалки. Едва доплёлся до комнаты, сел, открыл.
Сверху — яблоко и бутерброд с сыром в фольге. Сыр заплесневел. Масло, видно, прогоркло — почти неделю пролежал бутерброд в духоте.
Тетрадь с записями. Конспекты уроков. Это потом.
Книжка — в дорогу. Тоше ехать на автобусе сорок минут. «Древнекитайская философия».
Зачем ей понадобилась философия, да ещё древнекитайская?! Это тоже потом.
В записной книжке на первой странице — долги. Откуда? Много лет мы ни в чём не нуждаемся.
Аделаиде — тридцать рублей. Василию Петровичу — двадцать пять. Сносно.
Зачем всё-таки она занимала? На еду было не нужно, и за квартиру платил я. Для себя наверняка занимать не стала бы. Значит, для кого-то? Или кому-то купила подарок? Как теперь узнать?!
Решил вечером обзвонить каждого, кто значится в книжке, — обязательно нападу на Аделаиду и Василия Петровича. Отдам деньги. Каждого позову на выставку. И пусть каждый из тех, кто любит Тошу, приведёт всех, кого он любит, и всех, кто любит его.
А сейчас мне нужен Сан Саныч. И… Золотая Рыбка. Верные люди, они за два вечера понаделают столько афиш, сколько нужно, чтобы увешать все клубы, все учреждения, все учебные заведения.
— Здравствуй, Сан Саныч. Наверное, ты единственный человек, который в рабочее время всегда сидит на своём рабочем месте.
— Птаха? Птаха? — беспомощно повторяет Сан Саныч. — Ты как, Птаха?
— Жив. Ты, Сан Саныч, не можешь помочь? — Объясняю, зачем он мне понадобился, а когда договариваемся о встрече, спрашиваю: — Слушай, ты не можешь в помощь позвать Золотую Рыбку? Она — чистая душа, наверняка не откажет.
Наступает молчание. Похоже, разъединился телефон.
— Алле! Сан Саныч!
— Да, — откликается Сан Саныч. — Нету Золотой Рыбки. Погибла в пургу на Кольском полуострове.
Теперь молчу я, потом говорю «пока» и кладу трубку. Долго сижу и смотрю в паркетины под ногами, рыжие, блестящие, недавно Тоша покрыла их лаком.
Мимо меня шла жизнь моих друзей и близких.
Как жила Золотая Рыбка? Почему погибла?
Как живёт Сан Саныч? Как живёт Волечка?
А как жила все эти годы мама?
Что говорить о них, когда я даже о Тоше ничего не знаю — как жила моя Тоша?
В то время, пока с родными и друзьями случались беды, я рисовал передовиков производства, представлял высший слой нашей элиты на правительственных приёмах, до геморроя сидел на совещаниях среди надутых, как индюки, начальников. В то время, пока мои родные люди в одиночку сопротивлялись жестокости и погибали, я сбивал себе и Тоше капитал. А Тоша мой капитал не приняла, побрезговала: тратила на неизвестные мне нужды не мои бессчётные, а свои жалкие рубли.
Золотой Рыбки больше нет. О её гибели говорил Артём. Из-за неё Тоша сорвалась. Только и этого я не заметил. Я ничего не замечал.
До вечера много времени. Вызванивать сейчас людей бессмысленно, все работают, поеду-ка я в лес.
Куда, в какой лес ездила Тоша? С какого вокзала?
В дверях меня остановил телефонный звонок.
Я снял трубку.
— Попросите, пожалуйста, Антонину Сергеевну. — Голос едва слышен, дребезжит, видно, очень стар. — Аллё, аллё, почему вы молчите? Что с ней случилось?
— Кто вы? — спросил я. — Я её муж. Разрешите мне к вам приехать.
— Что случилось? — В голосе такая тоска, что у меня бегут по телу мурашки. — Она приходила каждый день и… даже не звонит.
— Прошу вас, дайте адрес, я сейчас к вам приеду.
Дверь мне открыли не сразу. Прошло, наверное, минут пятнадцать, пока с той стороны раздались, наконец, стук палок и сухое шарканье. Щёлкнул замок.
Передо мной — прекрасная женщина. Она стара, голова её бела, коротко стрижены пушистые, разлетающиеся волосы, глаза — серо-голубые, молодые. Но сейчас в них страх.
Неуловимо знакомая. Я знаю её!
— Вы муж Антонины Сергеевны? — Губы у неё прыгают.