Только теперь замечаю костыли. Она буквально повисла на них. Одна нога чуть короче другой, и женщина держит её на весу.
— Пройдёмте, вы сядете! — говорю и пытаюсь поддержать её под руку.
— Спасибо, не надо, я сама. — Она передвигается медленно. Перестук костылей, шаркающий шажок, и остановка. Ещё шажок. Видно, даже такое передвижение вызывает боль.
Наконец мы добрались. Большая комната. Перегорожена книжным шкафом, получается две. В центре одной — стол, на нём какие-то ящички с карточками, листки, ручка, карандаши.
На краю стола стакан с недопитым кофе, недоеденный бутерброд с сыром. Пластинка. Бетховен.
Вокруг стола четыре стула, три намертво задвинуты, один — её, с плоской подушкой.
Тахта рядом, с левой стороны. Справа у окна стол с проигрывателем.
Помогаю старушке сесть. Это целая процедура: один костыль отставляется, надо прислонить его к столу так, чтобы он не упал, потом нужно повернуться на одной ноге и сесть, потом поставить второй костыль и, наконец, придвинуться к столу.
— Семь лет назад сломала шейку бедра. Попала к плохому хирургу, и вот результат, до сих пор не могу наступать. Нужно было бы переделать, но кто возьмётся? Мне восемьдесят. Да и зачем мучиться, если скоро умирать?!
— Антонина Сергеевна умерла, — говорю я и выкладываю на стол и валидол, и нитроглицерин.
— Я поняла, — кивает старушка, показывает на своё лекарство. — Я уже. — Она мелко трясётся, и я не могу разобрать: то ли она всегда трясётся, просто я сначала этого не заметил, или это реакция на известие. — Если бы не Тонечка, я бы не пожила столько лет! — И я отчётливо вижу, что теперь она и не будет больше жить! — Вам Тонечка не говорила обо мне? Наверное, нет. Она рассказывала, у вас напряжённая жизнь, вы не успеваете есть и спать.
Как раз есть и спать я очень даже успевал, просто спал тогда, когда Тоша работала. И ел вкусно и сладко — на приёмах, в ресторанах, после бани.
— Она жалела вас, говорила, вы удивительный человек, тонкий, глубокий, очень добрый и нежный. Она рассказывала о ваших картинах и о вашей любви.
Я сжал руки в кулаки. Вот чего было мало — любви к ней. Были «белочки», «хвостики», «ушки», была любовь к своей сентиментальности и к своей любви к Тоше, а помощи не было. Я эгоист, понимаю наконец: я не любил её для неё, я любил её для себя.
— Зовут меня Калерия Петровна, — говорит едва слышно старушка. — Кончила Петербургскую консерваторию и играла в концертах. Но революция, война… Со своей музыкой я как-то сразу стала не нужна, ни к месту. Голодала, мыкалась. Стала музыковедом, библиографом, но и эта специальность много лет не могла прокормить меня. Поступила в книжную палату, но нельзя было прожить на мизерную зарплату, к тому времени у меня уже были муж и сын. Муж зарабатывал, как и я, — копейки. Я стала преподавать музыку. Тонина мама и Тоня — мои ученицы.
— А где же инструмент? — огляделся я. Калерия Петровна усмехнулась.
— Съела в войну. — Она долго молчит. — В тридцать седьмом забрали мужа, наверное, тогда же и расстреляли. В войну мы с сыном голодали, продали всё, что можно. И инструмент. Он у нас был старинный, фирмы Шредер. А без толку получилось. Не погибли от голода, так погиб сын в сорок четвёртом, в первом же бою — мальчиком восемнадцати лет.
Стучат настенные часы, продолговатые, старинные, свисают гири. Вот где бывала Тоша, пока я рисовал передовиков производства.
— Разве Тоша играет на фортепьяно? — спросил я.
Калерия Петровна кивнула, не удивившись, что я не знаю этого.
— Она такие концерты устраивала! Это ещё когда я была на ногах! Собирались мы у её любимой ученицы.
— У Золотой Рыбки?
— Как вы сказали? Может быть, и у неё. Вообще-то её зовут Леной. Лена закончила музыкальную школу и художественную, исключительно одарённая девочка. Родители её по заграницам мотаются, квартира в её распоряжении, роскошный рояль. Там и устраивали концерты. А занимались и я, и Тоня музыкой у ещё одной моей ученицы, она предоставила нам с Тоней и свою квартиру, и инструмент в полное владение, сама она известный архитектор, мотается по русским и заграничным городам.
Я во все глаза смотрю на Калерию Петровну и ничего не понимаю.
— Когда это со мной случилось, Леночка часто приходила и вместе с Тоней, и одна. Я лежала в лёжку два года. Пока Тоня не привела доктора — поднял меня массажами и какими-то редкими иностранными лекарствами. Думаю, стоило всё это очень дорого, Тоня не разрешила заплатить. И правда, из чего бы? Пенсия маленькая. — Вот куда шли её деньги! Вот откуда долги! — Да, Лена… почему-то Лена совсем перестала приходить. Тоня говорила, переехала жить в другой город. Странно, могла бы написать. Обязательно написала бы.