Часа два еще так просидел. Чуть лапы на себя не наложил. Вдруг, слышу, за дверью шорох, и запах знакомый. Я, как к дверям брошусь, как заору: – Пришла! – Пришла! – Мамка, конечно, сразу же проснулась и побежала дверь открывать. Открыла, а там моя лапочка стоит, глазки щурит, то ли спать хочет, то ли стыдно ей.
– Явилась? Мамка спрашивает. На улице, значит, плохо? А как людям жизнь портить, ты тут, как тут.
Глянула предательница на нее, и осторожно по стенке в квартиру протиснулась.
– Есть хочу, – говорит.
– Что, любовью сыт не будешь? Уже я спрашиваю.
А она на меня никакого внимания, словно нет меня.
Достала она меня, вконец достала. Перегородил я ей путь и говорю: – Раз пришла, входи, но учти, еще раз такое выкинешь, больше не приходи. Живи, где хочешь и с кем хочешь.
– Так, значит? – Вот как ты меня любишь – Какая любовь? – Веди себя порядочно, тогда и о любви говорить можно. А то ведешь себя, как собака легкого поведения. Не ожидал я, Дези, от тебя такого.
И так я проникновенно это сказал, что она растерялась.
– А – что я? – Я ничего – Ну, раз ничего, то иди ешь. Мамка сейчас покормит.
Решил я сделать вид, что серьезно на нее обиделся. Ушел в другую комнату, лег в кресло, и делаю вид, что сплю.
Тут, конечно, Данила вмешался.
– Зря ты так, – говорит, – Тебе вокруг нее на задних лапках ходить нужно, может, тогда простит.
– За что меня прощать? Что я ей такого сделал?! Не выдержал я.
– Это ты ее спроси. Я их породу знаю. Была у меня Марта, рыжая, пушистая, красивая – Все ребята вокруг с ума сходили. Пока я ей про любовь по сто раз на дню говорил, она меня слушала. А как решил, что дело сделано, и поменьше на нее внимания стал обращать, сразу к Ваське ушла. Страшный, драный, смотреть не на что, а как песни пел – Заслушаешься – Вот и сломалась Марта. Так и расстались – Не жизнь это, Данила. Что мне теперь все на свете забросить, только за ней и бегать?
– Сам решай, но раз изменила, а ты стерпел, то так оно теперь и будет.
Вздохнул я, глубоко вздохнул. Пусть, что хочет, то и делает. Не буду я за ней бегать, уговаривать. Не любит, пусть уходит, а коли, вернулась, пусть ведет себя соответствующе.
К вечеру повела нас мамка гулять. Моя, как ни странно, вела себя прилично. Уличная жизнь ее явно не вдохновила. Поняла, что теплый коврик и полная миска дорогого стоят. Конечно, она уже сформировавшаяся личность, со своими замашками, желаниями. Жила бы с молочных зубов у нас, была бы совсем другой.
Два дня у нас тихо было. А на третий – убежала. Вышли мы за порог, я и оглянуться не успел, а ее уже рядом нет. Дед плечами пожал и повел меня домой. Я покрутился вокруг, покрутился, махнул лапой и за ним. Пусть делает, что хочет. Насильно мил не будешь.
Вечером вышел я на прогулку. Настроение поганое, хуже не бывает. А как их увидел, чуть замертво не упал. Стоят эти два голубка нос к носу у подъезда и мило так беседуют. Она меня, конечно, сразу углядела, но вида не подала. А Джек обрадовался.
– Привет, – кричит, – Как дела?
Вот поганец, от радости чуть ли не подпрыгивает.
– Все хорошо, – отвечаю, – Только учти, у нее блохи. Ужас какие злючие.
У него морда сразу вытянулась, даже морщинки на лбу собрались. Глянул он на нее и в сторону.
– Ты что мелешь?!!! Какие блохи?! Заголосила она. Не слушай его! Он хочет нашу любовь поломать.
– Да? – С сомнением протянул тот.
– Посмотри на него, посмотри – Он же врет!
А я ему спокойненько так и предлагаю: – Ты проверь, проверь, потом скажешь, кто был прав.
Видишь, у меня ошейник противоблошиный, поэтому мне и не страшно. А ты гол, как сокол, будут они по тебе прыгать и радоваться.
Вся любовь у него разом выветрилась. А моя вконец озверела. Как бросится на меня и давай лаять, вот-вот укусит. Пришлось уносить лапы. Едва спасся.
Пришли домой. Я Даниле про блох рассказал, он полчаса за живот держался, не мог успокоиться. Даже мне полегчало. Думаю, не быть между ними любви, не на того напали. Не пара они друг другу. Моя она, только моя.
Но ошибался я. Утром в леске, в кустах, их приметил. Любовью они там занималась. От восторга чуть ли ни на всю округу орали.
Я, как увидел, чуть с ума не сошел.
Дед все понял, схватил меня за ошейник и не пускает, боится, что подеремся. Ха – подеремся.
Люди думают, что только они ревнуют, переживают, а мы – так, каменные. Не знают, что ради милой, мы на любой подвиг способны.
Только я это подумал, вдруг откуда-то сбоку хруст. Глянул, а там огромный пес, то ли дог, то ли волкодав, бог его разберет. Почуял он наших любовников и туда. Бежит, кусты под ним трещат, страх божий.
Парочка сразу обо всем на свете забыли. Не до любви уж тут.
А волкодав на Джека зубами клацнул и к моей. Слюнявый от страха аж под себя наделал, а моя чуть в обморок не упала. Как закричит:
– Спасите!!! – Спасите!!! – Он же меня убьет!
Точно убьет, он же в три раза больше ее, – ну, не в три, так в два уж точно.
– Джек!!! Спаси! Кричит она, старается.
Ага, как же, спасет он ее. Он уже в кустах спрятался, и стоит, ни жив, ни мертв.
Сделал я шаг, и сам не знаю, что на меня нашло, выдал:
– Пошел вон, драная болонка!
Волкодав от удивления аж застыл.
– Это ты мне? Наконец прорычал он.
– Тебе, – тебе – Кому же еще?
– Ах ты – выдохнул он, отводя назад ухи, и не спеша направляясь ко мне. Вид при этом он имел до ужаса зверский.
Холодок проник в сердце. Конечно, мне не справиться с этим монстром. Он раза в два больше меня. Но назвался груздем, полезай в кузовок, либо я, либо Дези. Кому-то из нас хана.
Я оглянулся на Джека.
– Помоги, – говорю.
Куда там. Этот трус лишь подальше от нас забился. Из кустов лишь уши торчат и хвост… дрожащий.
Все, – была, не была. Деваться некуда, драться, так драться.
– Уходи, – прорычал я. Она моя, мать моих детей и любит меня.
– Нет тебя уже, – покойник ты, братец. Был и сплыл, – рыкнул монстр.
От его слов лапы у меня вконец затряслись. Если развернуться и рвануть правее, то спасусь, как нечего делать. Но Дези – Дези, – какая же ты дура, надо же было такого дурака свалять.
Подставила меня, ох, подставила.
Жизнь так прекрасна, я еще молод, мне только жить и жить.
И как всегда в самый не подходящий момент всякая глупость полезла в голову.