— Куда! Куда тебя несет! Упадешь, засранец ты этакий! В клетку посажу! И тебя посажу. Всех посажу! Тогда узнаете, почем свобода!
Впрочем, клетка была пустой угрозой, посадить крысят за решетку Малахитов никогда не смог бы. Уж больно они были ласковыми. Налетавшись вдоволь, крысы усаживались к Дмитрию Дормидонтовичу на колени, и дремали, свернувшись калачиком. А уж как умели нежно тереться голыми щеками о руки, только не мурлыкали. Не умели. Да и вообще не издавали никаких звуков. Малахитов уж было решил, что они все поголовно немые, как они вдруг заговорили. Однажды Василий взял одного из детенышей на руки для стандартного осмотра. Перевернул на спину, прощупал живот, проверил зубы, но был как-то подозрительно задумчив. Малахитов заволновался:
— Васенька, ты чего задумал?
— Пора посмотреть, что у них внутри. Сделать срезы, анализы крови, взять образцы ДНК. И неплохо было бы заспиртовать парочку для истории.
— Это еще зачем? — сердце Малахитова сжалось.
— Как зачем? Это ведь уникальный, неизвестный природе вид. А все неизвестное должно быть досконально изучено и описано. У природы не должно быть тайн от человека, верно, Дмитрий Дормидонтович?
— Не верно! Мне плевать на твою науку. Резать никого не дам. Понял? Убийца! Только через мой труп. Хотя ты во имя науки и через родного отца переступишь!
— Да ты что разбуянился, родной отец? — пошел на попятный Василий. — Не хочешь, не будем. Подождем еще немного, понаблюдаем их в стае. Даже интересно, полезет из них твоя кровожадная природа или нет.
— Не полезет. Не волнуйся. Они не звери какие-нибудь.
— Ну да, эти крысы твои дети, а ты им отец родной, — съязвил Клоков.
— Отец родной! Если очень надо, то мы готовы. Мы подумали и решили, что Василий прав. У природы не должно быть тайн.
— А вас вообще не спрашивают! — автоматически вырвалось у Малахитова, и только после до него дошло, что он услышал. Детеныши разговаривали. Как оказалось, они свободно владели языком, безо всяких акцентов и младенческих проявлений. И вопреки версиям мультфильмов, голоса у них отнюдь не были ни писклявыми, ни слабым. Один бас, шесть теноров, два сопрано и три меццо-сопрано. По счастью, они не имели привычки разговаривать одновременно и никогда не повышали голос, а то не миновать бы Малахитову коммунальных разборок с Антониной.
— А что же вы до сих пор молчали? — спросил их как-то Дмитрий Дормидонтович.
— У нас не было нужды говорить, отец.
Вскоре дети стали задавать Малахитову очень сложные вопросы.
— Кто мы, отец?
— Наверное, вы грызуны, как и ваша мать.
— Крысы? Но мы не похожи на крыс. У нас есть крылья.
— Значит, вы птицы.
— Нет. Мы не птицы. Мы умеем разговаривать и не покрыты перьями.
— Тогда вы люди.
— А почему розовые?
— А люди разные бывают, — выкручивался Малахитов. — Бывают люди белые, и черные, желтые и красные, — и, видя их недоверчивые глаза, решил быть убедительнее. — Зеленые и синие даже есть. И оранжевые… но это нездоровые люди.