Пятое декабря. Понедельник. Кажется, у меня на ногах отросли невероятно длинные ногти. Наверное, это свойственно вампирам. Хочется есть.
Шестое декабря. Вторник. Меня тошнит. Но, тем не менее, хочется есть.
Седьмое декабря. Среда. Сегодня на улице от меня шарахнулась бездомная собака. Возможно, из-за того, что я вампир. Вечером очень хотелось есть.
Восьмое декабря. Четверг. Состриг ногти и почувствовал себя человеком. Жаль, что ногти нельзя есть.
Девятое декабря. Пятница. Ничего не произошло. Только хочется есть.
Десятое декабря. Суббота. По поводу выходного дня никуда не ходил и ни чем не занимался. Лежал на кровати и очень хотел есть.
Одиннадцатое декабря. Воскресенье. Если я не начну есть, умру от истощения. Надо что-то делать.
Из дневника следовало только одно: Малахитов медленно, но верно сходил с ума от голода. Стоило ему прикрыть глаза, как перед ним возникали странные и заманчивые картины: пышная грудь блондинки, колыхающаяся в кружевном декольте, словно нежнейшее молочное желе, или мраморная шейка молоденькой девушки с мягкими локонами возле ушка, мармеладно прозрачного на солнце, или же младенческая попка в ямочках, розовая, как кожица молочного поросенка. Видения эти его пугали и влекли, соблазняли и мучили одновременно. Больше так продолжаться не могло, и Малахитов принял непростое для себя решение, которое в дневниковой записи отразилось лаконично и сухо.
Двенадцатое декабря. Понедельник. Я решился. Надо есть соседей. Иного выбора не существует.
Действительно, соседи представляли собой просто идеальный объект для нападения. Можно напасть ночью, когда все спят, или же днем, когда кроме жертвы в квартире никого не будет. При этом из дома выходить не надо, стало быть не запалят. Так то оно так, но только человека загрызть не муху прихлопнуть. Не просто это. Антонина, например, женщина легендарной мощности. Ее закусать у Малахитова просто силенок не хватит. Сколько раз бывало, она неловко в кухне повернется, газовую плиту заденет бедром и все, пиши пропало, вызывай газовую аварийку обратно трубы приваривать. Опрокидывает агрегат, как табуретку. Или однажды Малахитов сам видел, как Антонина из-за кота Софьи Кузьминичны оступилась, махнула руками, удерживая равновесие, и своротила дверную коробку. Нечаянно. И о том, чтобы Карла Андреевича с Андрюшей хоть пальцем тронуть, и мыслей быть не должно. Антонина за свою семью зубами загрызет. Клара тоже отпадает. Она, конечно, совсем немощная, идет — от ветра качается, сильно сопротивляться не будет. Но учитывая ее набожность… Малахитова теперь серьезные сомнения брали, а ну как бог все-таки существует. И ну как он за Клару постоять сможет. А с богом связываться не хотелось. Зудин в командировке, когда появится — неизвестно. Остается Софья Кузьминична. Но это все равно, что из матери родной крови насосаться. Софья Кузьминична его еще от отцовского ремня спасала. Прятала в шкафу и, запинаясь, врала папаше: «Митю? Нет, не видала сегодня, Дормидонт Феоктистович. Он, может, на улице заигрался или в библиотеку пошел. Вы в библиотеке не искали?» «Ишь, в библиотеке! Может, мне его и по публичным домам поискать?». А дальше Мите оставалось только переждать немного, пока папаша поужинает, выпьет сто грамм и подобреет. Эх, Софья Кузьминична, милая Софья Кузьминична! Видели бы вы, во что ваш Митя превратился. Малахитов даже всплакнул от жалости к самому себе. И запланировал первую охоту.
С местом действия определился сразу. От его окна отходил балкон и заканчивался окном Софьи Кузьминичны. Каждое утро Софья Кузьминична выходила на этот балкон кормить голубей. Птицы слетались к назначенному часу со всей округи огромной стаей, не меньше сотни. Софья Кузьминична так увлекалась, что ничего вокруг не видела и не слышала. К тому же шелест крыльев и воркование сотни глоток почти заглушали все звуки. Малахитову оставалось только улучить момент, когда Софья Кузьминична повернется к нему спиной. И как только такой момент представился, Дмитрий Дормидонтович метнулся в гущу стаи, схватил одного голубя за крыло и уволок в свою комнату. Съел его с жадностью, даже не ощипывая. Только перья сплевывал. Голубь оказался на удивление вкусным, теплым и мягким, слегка солоноватым на вкус. Малахитов с наслаждением обсосал косточки, смел перья под кровать и пошел за добавкой.
Но блаженствовал Дмитрий Дрмидонтович недолго. Он с удивлением заметил, что голуби, вопреки расхожему мнению, далеко не тупы. Они достаточно быстро сориентировались в новых условиях и прекратили столоваться у Софьи Кузьминичны. Так что скоро Малахитов снова голодал.