Третья установка «оживляет» материал. Для связывания и распределения всех разнородных элементов Перек использует принцип двойного ортогонального латинского квадрата десятого порядка [36], затем подвергает элементы специальной операции под названием «псевдокенина десятого порядка», которая берет за основу комбинаторный принцип средневековой секстины [37]и — в довершении всего — придумывает еще четыре дополнительных правила…
Вот так — так и хочется сказать: «легко и непринужденно», за каких-то десять-двенадцать лет — с помощью схем, структур и правил реализуется глобальный и тотальный проект, исключающий «любую поправку на случай», оформляется повествование и рождается книга. Разумеется, построение произведения не есть само произведение; нас больше интересует конечный результат, а не начальный замысел и промежуточный процесс; мы хотим вкушать уже готовое блюдо, а не внимать рассказам о кулинарных ухищрениях; и «демонтаж книги, — по образному выражению Перека, — не привносит ничего». Однако иногда автор, убежденный в значимости инструментальной, «ремесленнической» составляющей творчества, сам раскрывает свои литературные рецепты, быть может, полагая, что они помогают понимать, даже если незнание вовсе не мешает читать.
Среди всех возможных прочтений романа существует самый простой и самый очевидный. Журналисту, который спросил, как следует читать этот объемный труд, Перек ответил: «Сначала по порядку — потому, что есть история Бартлбута, которая проходит через весь роман». Действительно, этот персонаж со сложной фамилией оказывается в центре многих историй, к нему сходятся и от него расходятся многие сюжетные нити; его собственная история оказывается своеобразной развернутой метафорой и всего дома и всего романа. Подобно автору он пересекает моря и океаны, страны и континенты, контролирует перемещение людей и предметов ради реализации проекта всей своей жизни. Идея Бартлбута, поразительный пример гигантомании и претенциозности, заключается в том, чтобы «запутанной хаотичности мира противопоставить несомненно ограниченную, но полную и цельную программу, которая будет реализована с неумолимым совершенством».
Однажды богатый англичанин решает, что «вся его жизнь будет строиться вокруг единственного проекта, обоснованием которого станет одна лишь произвольная необходимость его свершения». В течение десяти лет он берет ежедневные уроки акварели (Вален); затем вместе со своим слугой-секретарем-камердинером (Смотф) отправляется в путешествие, которое в общей сложности продлится около двадцати лет, и в строгом соответствии с установленным графиком (по две недели на каждую остановку) рисует пятьсот морских пейзажей. Акварели регулярно отсылаются в Париж, где специально для этого нанятый мастер (Винклер) изготавливает из них сложнейшие пазлы, а специально для этого нанятая работница (мадам Уркад) складывает их в специально изготовленные коробки с монограммой заказчика. По возвращении Бартлбут в строгом соответствии с графиком (по две недели на каждую штуку) собирает пазлы. Собранный пазл поступает обратно к мастеру (Винклер) и его ассистенту (Морелле): бумага с изображением отделяется от деревянной основы, бумажные фрагменты склеиваются в единое целое, швы заделываются, и исходная акварель восстанавливается. По мере восстановления акварели отвозятся или отсылаются в те места, где они были нарисованы, и — подобно буддийским мандалам — смываются.
Мастер Винклер успевает в срок изготовить заказанные ему пятьсот пазлов, но умирает, так и не узнав о своей «победе» в этом странном соперничестве. Прожектер и проектировщик Бартлбут теряет зрение и умирает, так и не закончив разгадку очередной головоломки. Неистовая борьба, где не сразу понятно, кто кому бросает вызов, заканчивается неубедительной ничьей. Ничем завершается и проект художника Валена: он умирает, так и не нарисовав картину, которая вместила бы в себя весь дом и всех его обитателей. Впрочем, и сам дом готовится к смерти, поскольку в рамках плана по модернизации и облагораживанию территории грядет снос целого квартала. Конец романа-жизни утверждает эфемерность любого тотального проекта и — как бессилие любой утопии — невозможность подчинить хаос жесткой организационной структуре.
Кроме этой самой очевидной интерпретации у «Жизни…» существует множество других, которые могут (но не обязаны) соотноситься с различными читательскими стратегиями. Кроме обычного, традиционного пути — читать по порядку и с оглядкой на центральную канву и фигуру Бартлбута (демиурга, творца, безумца?) — есть и другие; например, чтение по отдельным историям или отдельным персонажам, выбранным по желанию или наугад. Подобный подход в корне меняет роль и статус читателя, его восприятие произведения и само воспринимаемое произведение. С этой точки зрения «Жизнь…» оказывается настоящим шедевром «потенциальной» литературы, неподражаемым образцом повествования с бесконечной разветвленностью и бездонной глубиной: «дом с расходящимися историями» есть не что иное, как «гипертекст», причем задолго до того, как появился сам термин. «Я мечтаю, — мечтал Перек, — чтобы читатели играли с книгой, чтобы они пользовались приложениями, чтобы они воссоздавали текст, чтобы они гуляли по разрозненным главам и историям, чтобы они увидели, как все персонажи так или иначе связываются и соотносятся с Бартлбутом, как все это сообщается, как выстраивается пазл» [38]. Сегодня мы можем представить себе электронную версию этого «романа романов», которая позволит прочесть и увидеть все сразу…
Книга для чтения взахлеб, книга для игры, книга для удовольствия, книга для самообразования, книга для придумывания историй: «Жизнь способ употребления» — все это одновременно, но не только это. Каждое прочтение приносит очередной улов иногда незначительных, а иногда и существенных находок: однажды мы заметим, что мебель из гостиной Бартлбута позаимствована из описи наследства матери Рэймона Русселя; в другой раз удивимся, что перечень предметов, собранных для путешествия Бартлбута, соответствует описи сундука, найденного в одном из романов Жюля Верна, а то вдруг задумаемся о более чем странных названиях картин в списках Валена и Хюттинга или о не совсем обычных аннотациях в именном указателе…
Пазлы в романе можно разбирать и собирать бесконечно. Как рассматривать воду или облака. Но в отличие от пазлов Винклера, чьи уловки и западни приводят Бартлбута к отчаянию и слепоте, пазлы Перека — в невозможности их завершения и заключения — оттачивают взгляд читателя, подстегивают его любознательность и любопытство, даруют ему возможность неожиданных и радостных открытий.
Перек предлагает читателю больше, чем познание и удовольствие: тонкая ирония, пропитывающая всю ткань «Жизни…», не умаляет нежности по отношению к людям и вещам; мудрая отстраненность взгляда не мешает струиться мягкому и теплому свету; за терпеливостью и тщательностью описания раскрывается любовь ко всему, что можно выразить словами и — прежде всего — к самим словам.
И слова эти можно по-разному читать, а еще по-разному прочитывать и переосмыслять. В книге-жизни читатель имеет полное право замечать в необычном — заурядное, в обыденном — удивительное, в малом — большое, а в великом — мелкое; он может в раздробленности усматривать цельность, в единстве угадывать множество; он может искать и находить в самом строгом ограничении безграничную свободу.
Переводчик выражает искреннюю признательность коллегам и друзьям, помогавшим ему своими советами и замечаниями: Ирине Адельгейм, Сергею Афонину, Александру Богдановскому, Дени Даббади, Анастасии Дашевской, Вадиму Карманову, Елене Коловской, Александру Кислову, Виктору Лапицкому, Бернару Мане, Андрею Михайлову, Андрею Наследникову, Елене Носкиной, Владимиру Петрову, Сергею Подушкину, Анне Савицкой, Дмитрию Сильвестрову, Роману Эйвадису.
Переводчик выражает особую благодарность первой читательнице книги Анне Зиндер и редактору Ольге Абрамович.
36
Латинский, или магический, квадрат — таблица n x n, заполненная n различными символами таким образом, чтобы в каждой строке и в каждом столбце встречались все те символов (каждый по одному разу). Два латинских квадрата называются ортогональными, если различны все пары символов (a, b), где a — символ в некоторой клетке первого латинского квадрата, а b — символ в той же клетке второго латинского квадрата.
37
Секстина (от
38
Цит. по: В. Magné,