Суд грянул… Суд разразился положительным решением — признал целесообразным отпустить меня на волю. Условно-досрочно. Удача улыбнулась. Да что там удача! Впервые за много лет закон повернулся ко мне лицом. А еще сыграли свою роль множество факторов, о которых я пока только догадываюсь. Придет время, все это я разложу по полочкам. Восстановлю в деталях весь механизм моего освобождения. Но это позднее. Наверное, уже на страницах книги, которую обязательно напишу. Ее основой будет этот дневник, который я вел здесь, в неволе. И с ним уже можно прощаться, тем более что большую его часть всеми правдами и неправдами я переправил на свободу. Прощай, моя «китайская» тайнопись в тетрадях, блокнотах и на случайных листах. Здравствуй, книга! Серьезная и честная, которой еще нет, но которая обязательно будет.
Согласно существующим в нашем государстве законам и положениям освобожденный по УДО арестант после решения суда еще десять дней находится на территории учреждения, где отбывал свой срок. Вот и для меня началась эта последняя десятидневка. Последняя стометровка марафона моего срока. Привожу в порядок свой архив. Раздаю одежду и бытовые предметы. Обхожу тех, с кем считаю необходимым проститься. Благодарю тех, кто заслужил благодарность. А еще со всего лагеря ко мне приходят знакомые и незнакомые арестанты. И спрашивают, формулируя по-разному, об одном и том же: правда ли, что я ухожу по УДО, не подписав заявление о вступлении в актив? и правда ли, что я ухожу на УДО, не признав полностью своей вины? На оба вопроса отвечаю утвердительно. Да, было дело, требовали, намекали, пугали, ломали. Всякий раз отвечал: «Нет». И не потому, что разделяю и поддерживаю неписаный тюремно-лагерный кодекс. И не потому, что хочу продемонстрировать жертвенный героизм и несгибаемое мужество. Просто я знал, что соответствующие министерства и прочие структуры давным-давно приняли соответствующее решение, согласно которому полное признание вины арестантом, уходящим на УДО, вовсе не является обязательным условием. Да и «актив» на основании соответствующих документов по сути упразднялся, ибо признавалось, что исправлению преступников он способствует не шибко, а вот внутренний климат в арестантской среде ухудшает. Почему представители лагерной администрации, включая грозного полковника-Вия, заместителя «хозяина» (квадратная фигура, голова без шеи и руки, растущие из туловища), не говоря уже о малограмотном отряднике капитане Василисе, так рьяно требовали от меня подписания упраздненных документов, я не знаю. То ли виной тому их невежество, то ли администрация зоны сознательно предпочитает игнорировать новые юридические нормы. По большому счету сейчас это меня совершенно не интересует, но копии выписки соответствующих документов я раздал всем желающим. Арестантский юридический ликбез — святое дело!
Состояние, когда всякое мгновение хочется щипать себя, тереть глаза и убеждаться всеми прочими способами, что происходящее не сон, а реальность, и ты — не просто действующая, а центральная фигура этой реальности.
Переданная по телефону в барак команда «Земцов, на вахту». Последний мой шмон. Интересно, что можно вынести из зоны на волю, что ищут контролеры в сумке покидающего лагерь арестанта? Слава богу, шаривший в моем тощем бауле прапорщик не придал значения внушительной пачке бумаг. Правда, поинтересовался: «Что это?» «Мой архив, переписка с судебными инстанциями, всякие записи», — как можно более равнодушно пояснил я. Кто бы знал, что под «всякими записями» подразумевался черновик целой книги, книги обо всем, что я здесь видел и чувствовал, книги, благодаря которой я здесь… не сломался, выстоял, выжил.
Потом какие-то двери, какие-то кабинеты, какие-то окошки. Получен железнодорожный билет до Москвы, получены деньги, гордо именуемые подъемными. В одном из окошек дама, отдававшая мне что-то положенное, замялась: «Тут еще у вас…», — и вручила… ту самую кенийскую монетку, что некогда вложил мне в письмо побывавший в Африке приятель. «Подарок» я принял молча. Разумеется, в моей коллекции эта монета займет почетное, пусть не подтвержденное нумизматической ценностью, место.
А первым человеком, встреченным на выходе с территории несвободы в пространство нормальной жизни, был сын. Приехал утренним поездом, дожидался меня в утлой беседке у здания лагерной администрации. «Привет, папуль», — поздоровался так, будто расстались мы пару дней назад.