Универсам — часть свободы! Универсам — примета свободы. Универсам — символ свободы! Даешь универсам!!!
Стоит ли объяснять, почему среди прочих пустяков, впопыхах попавших в универсамовскую корзину, оказалась и четвертинка водки? Фирменной местной водки? В бутылке с зеленой этикеткой? И эта бутылка представлялась мне в этот момент не менее емким символом свободы, чем тот же универсам, в котором она куплена.
А до поезда еще целых три часа… А за весь срок никакого алкоголя (ни в каких видах, ни в каких количествах по ранее описанным причинам) я не употреблял. Короче (вот и сам использовал слово, которое совсем недавние мои соседи так беспощадно эксплуатировали и которое так же недавно чувствительно царапало мой слух), фольговая шапка-крышечка была сдвинута с той четвертинки уже в ближайшем за универсамом двором. Столом и стульями послужили кругляши недавно спиленных тополиных стволов. Закуска — «вольная», только что купленная за наличные (!) деньги в «вольном» магазине, колбаса. Не чесноком и пряностями, а Свободой пахли эти бордовые кружочки, и совсем не вспоминалось ни о малополезных вкусовых добавках, ни о коварной генно-модифицированной сое, ни о трагической статистике пищевых отравлений в стране.
«Сколько?» — только и спросил повзрослевший и, кажется, все понимающий сын. Мой абстрактный режущий жест указательным пальцем был истолкован исключительно правильно. Через мгновение в моей руке оказался приятно тяжелый хрустящий пластиковый стаканчик, на две трети наполненный водкой. Некогда я люто ненавидел этот вид питейной посуды и никогда, даже в трудные командировочно-горячечные моменты своей биографии, им не пользовался. Похоже, пришло время корректировать и эту привычку.
Чуть выдохнув, как учили когда-то на тульской окраине асы питейного дела, выпил. Что случилось, точнее, что испытал потом, описать, даже имея в своем распоряжении такое универсальное средство, как русский язык, очень трудно. Все устные и печатные откровения «курнувших», «нюхнувших», «уколовшихся» и т. д. на фоне испытанного и прочувствованного — блеклая и невнятная чепуха.
После выпитой водки меня будто накрыло теплой, ласковой и в то же время очень мощной, подчиняющей и диктующей волной, ноги, руки, язык сделались пухлыми и тяжелыми, как будто увеличились в размерах и полностью утратили всякую способность двигаться. Показалось, что щелкнул неведомый тумблер, и мои зрение, слух, обоняние перестали работать на меня, вовсе ушли из меня, уступая место иным, доселе не знакомым мне и не известным никому, чувствам.
Скомандуй кто-нибудь мне в тот момент: «Встань, двигайся, иди! Или в тебя будут стрелять!» — я бы только слегка качнул головой и чуть улыбнулся в ответ. Мягкой, доброй, чуть глуповатой была бы в тот момент моя улыбка. А вот пошевелить при этом рукой, ногой, языком я бы так и не смог.
В очередной раз отдаю должное лагерно-тюремному арго, в котором есть термин «зашторило» — так называют состояние человека, хватившего немалую дозу алкоголя, переборщившего с наркотиками или испытавшего необычайно сильное потрясение.
Действительно, зашторило. Будто кто-то где-то внутри резко задвинул шторы из темной и тяжелой материи. И оставил по ту сторону шторы всю окружающую действительность: пыльный двор за стеной универсама, едко пахнущие тополиные бревна, несуразный, когда-то люто ненавидимый, а ныне такой возжеланный пластмассовый, уже опустошенный стаканчик, и за всем этим — и время моей несвободы, еще такое близкое, и уже такое далекое. А по другую сторону этой самой шторы нет предметов, людей, деталей пейзажа. Есть только что-то сочное, вспыхивающее, сверкающее и блестящее, яркое, цветное, но ничего общего не имеющее с красками знакомого с детства спектра. Какой там охотник с идиотским желанием знать идиотское местонахождение какого-то не менее идиотского фазана! Это совсем другие краски! Совсем других цветов. Из совсем другого измерения.
«Зашторное» наваждение продолжалось минут двадцать. Потом отступило, уступило реальной действительности в привычных красках, звуках и даже запахах. Действительности, воплощенной в простых предметах и деталях обыденного пейзажа.
И эти неполные сто граммов в ломком пластиковом стаканчике, и все, что грянуло потом, я запомнил навсегда, а если когда-нибудь напишу об этом рассказ, непременно назову его «Волшебная водка свободы».
Потом был поезд… Вагон не СВ, не купейный, но и не «СТОЛЫПИН»! Белое постельное белье. Возможность выйти на любой остановке и купить бутылку пива, газету, порцию мороженого. Возможность смотреть в вагонное окно, за которым всегда что-то происходит, что-то меняется. (Окна в «Столыпине» всегда были тщательно закрашены белой краской). Возможность по собственному выбору лежать, сидеть или идти в соседний вагон, в котором едут двое таких же ошалевших от обрушившейся свободы вчерашних солагерников. Возможность ежесекундно пользоваться своей свободой, цену которой, независимо от возраста и жизненного опыта, образования и объема прочитанных книг, узнаешь только после того, как эту свободу у тебя отнимут. Можно прислушиваться к перестуку вагонных колес и услышать в этих звуках бесконечное повторение этого, отныне наполненного очень личным смыслом, слова: «сво-бо-да, сво-бо-да, сво-бо-да…».