Клавдий Лисий достопочтенному правителю Феликсу желает здравствовать. Этого человека, которого иудеи схватили и готовы были убить, я, придя с воинами, отнял его, узнав, что он римский гражданин. Потом, желая узнать, в чем обвиняли его, привел его в их синедрион и нашел, что его обвиняют в некоторых спорных мнениях, относящихся до их закона, но что нет за ним никакой вины, достойной смерти или оков. А так как до меня дошло, что иудеи на него злоумышляли, то я немедленно послал его к тебе, приказав и обвинителям, чтобы они говорили на него пред тобою. Прощай (ср.: Деян. 23, 26–30).
Прочитав это письмо, Феликс спросил Павла, из какой он области, и, узнав, что он киликиянин, сказал: "Я выслушаю тебя, когда явятся твои обвинители". До того времени велено было Павлу находиться под стражей в Иродовой претории [55].
Через пять дней обвинители явились, приведя с собою для большего успеха в деле судебного оратора, именем Тертулл. Наемный защитник лжи, величая Феликса миротворцем и благодетелем иудейской страны (который, по свидетельству Тацита, с царской властью соединял сердце раба и очернил память свою многими злодействами), обвинял Павла в возмущении народного благоденствия, в пренебрежении законом и осквернении иудейского храма. Иудеи единогласно засвидетельствовали истину его слов. Павел же, когда правитель дал ему знак говорить, отвечал: Так как я знаю, что ты многие годы справедливо судишь народ сей, то тем свободнее могу я говорить, защищая себя. Ты можешь узнать, что не более двенадцати дней назад я пришел в Иерусалим для поклонения, (а не для осквернения храма, как клеветал Тертулл). И они не находили, чтобы я с кем-либо спорил в храме или производил народное возмущение в синагогах или по городу, и не могут доказать того, в чем теперь обвиняют меня. Но в том признаюсь тебе, что подлинно тем образом Богопочитания, который они называют ересью, служу Богу отцов моих, веруя всему написанному в законе и пророках, имея надежду на Бога, что будет воскресение мертвых, праведных и неправедных, чего и сами они ожидают.
Таким образом, Павел не скрывал сущности дела, своего образа мыслей и отношения христианства к иудейству и не думал обманывать своих судей тем, что он продолжает якобы держаться иудейства в прежнем его виде.
Для того и подвизаюсь я, чтобы иметь всегда непорочную совесть перед Богом и людьми. После многих лет моего отсутствия я пришел отдать народу моему милостыню и приношения. Чего, конечно, никогда не сделал бы враг иудейской нации и религии.
Между тем, нашли меня очистившегося в храме не с толпою народа и не с шумом. Это были азийские иудеи, которым надлежало бы предстать пред тобою и обвинять меня, ежели что против меня имеют. Требование совершенно справедливое, без исполнения которого нельзя было и судить Павла.
Или пусть они сами скажут, нашли ли они во мне какую вину, когда я стоял перед синедрионом. Разве только вина моя в одном слове, которое я громко произнес, стоя пред ними: я сегодня судим вами за учение о воскресении мертвых (ср.: Деян. 24, 10–21). То есть — если только его захотят осудить совершенно невинно.
Феликс, который уже из письма Лисия ясно увидел невиновность Павла, тотчас приметил, что обвинители его действуют по одной злобе, но порядок судопроизводства требовал, чтобы клевета, возводимая на него, была рассмотрена законным порядком. Надлежало узнать, точно ли"назорейская ересь", в коей обвинялся Павел, была противна закону Моисееву, неприкосновенность которого римская власть брала под свою защиту, и точно ли он производил возмущение в народе. О последнем должен был дать свидетельство Лисий. Итак, Феликс в ожидании сего тысяченачальника отпустил первосвященников и старейшин, собственно говоря, ни с чем. Павел остался под стражей, которая по приказанию прокуратора ослаблена была до того, что он имел полную свободу видеться со своими знакомыми и получать от них все нужное для себя.
Желание любопытства ради услышать начальника (как называл Тертулл Павла) "новой ереси", которая стала уже обращать на себя всеобщее внимание, а более, вероятно, любопытство Феликсовой жены Друзиллы, которая, будучи иудеянкой знатного происхождения [56], могла принимать живое участие в деле Павла, в которое вовлечен был весь синедрион, расположили прокуратора послушать его проповедь о христианской религии. Развращенный язычник спокойно и со вниманием слушал проповедника, когда тот говорил о жизни и чудесах Иисуса Христа. Повествование это пока еще уживалось в его памяти рядом с известными ему рассказами о полубогах, но когда Павел начал рассуждать о чистоте, воздержании, справедливости и о будущем суде, то Феликс пришел в страх, язвы совести его раскрылись, он не мог далее слушать и отпустил Павла, сказав: "Теперь пойди, а когда найду время, позову тебя". "О, преступное отлагательство! — восклицает по этому поводу блаженный Августин. — О, слова, исполненные вражды на благодать Божию! Любовь к миру, рассеянность, непрестанные забавы никогда не позволят снова найти удобное время, пренебреженная благодать удалится, и грешник пробудится от своего усыпления разве только в аду".
В самом деле, Феликс впоследствии уже не чувствовал благотворного страха и угрызений совести, хотя часто призывал к себе и слушал Павла. Невиновность узника была совершенно очевидна для него. Он готов был возвратить ему свободу, ожидая только награды за свое правосудие. Узы и рубища Павловы не могли вселять надежду в корыстолюбивое сердце прокуратора. Но ему доводилось слышать от самого Павла о деньгах, принесенных им в Иерусалим, и он, без сомнения, полагал, что и назореи (христиане) не пожалеют сокровищ, чтобы доставить свободу своему начальнику. Напрасно! Павел рассуждал о правосудии, воздержании, суде, но ни словом не обмолвился о том, чего хотелось услышать корыстолюбцу. По прошествии двух лет Феликс должен был уступить свое место Фесту Порцию. Желая угодить иудеям, он оставил Павла в узах, но и тут, несчастный, обманулся, ибо они, после того, как он удалился от должности, тотчас явились в Рим с жалобами на его жестокости.
С новым прокуратором ожила и надежда Павловых врагов. Едва он явился в Иерусалим, как они предстали пред ним с жалобами. Сначала требовали смертного приговора, но получив ответ, что у римлян нет обыкновения осуждать человека без рассмотрения его вины, просили доставить Павла из Кесарии в Иерусалим, имея намерение умертвить его в пути. Фест обещал рассмотреть дело, но в Кесарии, куда приглашал явиться и обвинителей. Они явились и возвели на Павла самые тяжкие обвинения, которым не было, конечно же, доказательств. Обвиняемый решительно и спокойно отвечал, что он не совершал никакого преступления ни против народа иудейского, ни против храма, ни против кесаря. Фест, желая приобрести благосклонность иудеев, спросил Павла, не согласится ли он, чтобы его дело было рассмотрено в Иерусалиме, как того недавно требовали его враги. Согласиться на это значило предать себя в жертву их ярости и коварству. Требую суда кесарева (Деян. 25, 11), — отвечал Павел. Это значило, что он не хочет быть судим областными правителями и пользуется правом римского гражданина. Тогда Фест, поговорив по обыкновению с советниками своими, сказал: ты потребовал суда кесарева, к кесарю и отправишься".
Между тем, как Фест ожидал случая отправить Павла наряду с другими узниками к кесарю, для поздравления его с должностью иудейского правителя прибыл в Кесарию Агриппа, царь Халкидский[57]. Вместе с ним прибыла и знаменитая своею красотою сестра его Вереника, которая, после развода с Полемоном, царем Киликийским, жила у Агриппы [58]. Прибытие их послужило для Павла поводом еще раз торжественно засвидетельствовать перед лицом иудеев о том уповании, ради которого он был заключен в узы. Поскольку Агриппе, как иудею по происхождению, хорошо известна была иудейская религия и поскольку он имел право назначать первосвященников и заботиться о благоустройстве Иерусалимского храма [59], в осквернении которого обвиняли Павла, то Фест, желая воспользоваться его сведениями и советом, пересказал ему историю судопроизводства над Павлом. Рассказ этот вызвал у Агриппы желание выслушать самого Павла. Фест согласился и назначил собрание, в котором должны были присутствовать Агриппа, Вереника, тысяченачальники и все почетные кесарийские граждане. Когда Павел был приведен в собрание, Фест сказал: Царь Агриппа и все присутствующие с нами мужи! Вы видите человека, против которого и в Иерусалиме, и здесь иудеи во множестве приступали ко мне с криком, что ему не должно более жить. Но я нашел, что он ничего не сделал достойного смерти, и так как он сам потребовал суда у кесаря, то я решился послать его к нему. Теперь, не имея ничего достоверного, что бы можно было написать о нем государю, я представляю его вам и особенно тебе, царь Агриппа, дабы по рассмотрении было мне что написать. Ибо мне кажется неприлично послать узника и не указать, в чем его обвиняют (ср.: Деян. 25, 23–27). После этого Агриппа позволил Павлу говорить за себя, и тот, простерши вверх руку [60], в свою защиту сказал следующее:
55
Дворец Иродов, который потом сделался жилищем римского правителя. При дворцах главных правителей находились места для содержания узников
56
Она была дочерью Ирода Агриппы Старшего, который обручил было ее Антиоху Епифану под условием его обращения в иудейство. Но поскольку Антиох не устоял в обещании, то брат ее, Агриппа Младший, отдал ее в супружество Агизу, царю Емесенскому. Феликс, прельщенный красотою Друзиллы, убедил ее оставить мужа и вступить с ним в брак.
57
Правнук Ирода Великого, внук Аристовула, сын Агриппы Старшего, последний из царей Антипатрова племени.
59
Право это вместе с Халкидским престолом перешло к нему, по милости Клавдия, от дяди его по отцу Ирода, царя Халкиды Сирийской.