«Товарищи! Полно спать! Пора проснуться, оглянуться кругом и посмотреть, что делается около нас…»
Эту статью Аркадий прочитал перед классом.
С каким вниманием слушали его одноклассники, как загорались их глаза, когда он декламировал стихи о тех, кто боролся за свободу и погиб во имя счастья народа в грозный 1905 год:
Газета «За свободу», призывала к борьбе за новую школу, которая должна стать подлинным храмом науки.
Эта газета не была большевистской, хотя в составе редакционной комиссии находились люди, близко стоявшие к большевикам, сочувствующие им. В газете часто появлялись такие статьи и лозунги, которые не могли не тревожить врагов революции.
В эти дни Аркадий почти все время пропадал у Соколова, жил у него по целым неделям, лишь изредка забегая домой. Он выучил наизусть большинство революционных стихотворений, которые печатал в своей газете Николай Николаевич. Он и сам пробовал писать их, но они не всегда получались.
В реальное нагрянули представители различных партий: эсеры, меньшевики, кадеты.
«Странное дело, — рассуждал Аркадий, — все говорят как будто об одном, но все по-разному».
И почему, в самом деле, так получается? Вчера на митинге выступал человек, эсером называется, и кричит: «Кто за землю и волю — сюда». Потом сказали, большевик выступит, а тот говорит: «Кто за мир и хлеб — сюда!» Вот тут попробуй и разберись!
Люди в котелках, цилиндрах и дорогих шапках визжат: «Да здравствует свободная Россия и война до полной победы!» А солдаты из госпиталя орут в ответ: «Хватит вошь кормить в окопах, нам Дарданеллы не нужны».
Кого слушать, кому верить?
Конечно, все бы объяснил классный наставник Николай Николаевич, но он какой-то хмурый ходит, озабоченный.
Спросил у него вчера:
— А ведь вправду, Керенский хороший человек, он за свободу, за народ идет, об этом все говорят?
А Николай Николаевич только прищурил глаз:
— Керенский? Не знаю‑с, Аркадий. Не видел, а потому ничего сказать не могу.
— А кто тогда, по-вашему, лучше — Керенский или Николай Второй?
— Не видел я, Аркадий, Керенского и Николая не видел, и кто из них лучше — не знаю!
Вот те и на! А кто же тогда знает?
Николай Николаевич, заметив его недоумение и растерянность, хитро подмигнул:
— А ты вот сходи деповских рабочих послушай. Они так говорят о Керенском и Николае: «Хрен редьки не слаще». И тянутся к большевикам.
Вот и опять это непонятное таинственное слово «большевик».
— А что это за люди такие — большевики? И как бы их увидеть. Ну хоть одним глазом.
Николай Николаевич улыбнулся:
— Почему же только одним? Приходи посмотри. Дом Волкова знаешь?
— На Сальниковой? Рядом с Духовным?
— Он самый. Там у большевиков клуб. Приходи!
— А с Митькой можно?
— Можно и с Митькой.
Про своего приятеля Аркадий спросил не случайно. Дело в том, что Митька окончательно разуверился в революции. Какая это, говорит, революция, если все по-старому. Только и радости, что закон божий отменили, да и то не совсем: кто хочет — ходи, а кто не хочет — бумагу неси от родителей, что они не возражают. А у Митьки очень даже возражают. Какой же прок Митьке от этой революции: ботинок новых никто не дал, а батька, как напьется, по-прежнему лупит его почем зря. Как и до революции.
Да, откровенно говоря, и ему, Аркадию, тоже не очень революция нравилась. Правда, закон божий можно не учить. Да красный бант на груди появился. А так все как было. Правильно Митька сказал.
Но весть о том, что живут в городе настоящие революционеры-большевики обрадовала Аркадия. И с тех пор он стал дни и ночи пропадать в небольшом темно-красном домике с балконом на Сальниковой улице.
Здесь верховодили ссыльные большевички Мария Валерьяновна Гоппиус и Софья Федоровна Шер.
«Так вот они, революционеры, какие бывают! — думал Аркадий. — Ничего-то, кажется, особенного в них нет, просто хорошие и смелые люди. И как я сразу не догадался? Ну и чудеса!»
На Сальниковую улицу в маленький деревянный дом Волкова, что совсем рядом с большим каменным зданием духовного училища, приходили рабочие с кожевенной и кошмовальной фабрик, солдаты из госпиталя, пленные австрийцы, выездновские крестьяне.