Точно горячая, живая кровь сосуды, наполнило строки "Вестника" пироговское горячее, живое слово. Он звал читателей отказаться от частных интересов, смотреть шире, дальше, оторвать взгляд от убогого клочка земли под ногами, будь это даже просторные степи, и посмотреть на звезды, он звал их идти непременно вперед.
Пироговская газета заговорила о свободе личности, о том, что обществу, отечеству нужны не мундиры с начищенными пуговицами, латунными, серебряными или даже золотыми, а люди, что во всяком деле важна не принятая "форма", а суть, газета заговорила о преимуществах свободного труда и "некоторых выгодах улучшения крепостного быта" — так называли ожидаемое освобождение крестьян.
Генерал-губернатор почувствовал, что дело непредвиденно далеко заходит, что призывы Пирогова не глохнут без отзыва в необозримых просторах, что громадный край прислушивается все пристальней к скрипу колес нелепого попечителева тарантаса, к порывистому пироговскому шагу, к решительному и точному звуку его речи. Граф перестал усмехаться.
Он доносил в Петербург о вредном направлении и вольнодумстве, распространяемом в крае попечителем Пироговым, о склонности попечителя к усвоению революционного духа, о развращающем влиянии, оказываемом попечителем на вверенную ему молодежь. "От публичного обнародования подобных статей до воззвания к топорам во имя свободы весьма недалеко", — говорилось в доносе про пироговскую газету.
Пирогов от души смеялся, когда доброжелатели шептали ему, что в доносах его сравнивают с Маратом: он смеялся, потому что, по обыкновению своему, всегда думал о сути дела. Но генерал-губернатору не до смеха больше, и в Петербурге не смеялись: чиновник, которому поручен был надзор за Пироговым, обнаружил в речах и статьях его "республиканские возгласы", докладывал, что попечитель якшается с теми, с кем ему по чипу и мундиру якшаться не положено, придает "публике", то бишь обществу, не светскому обществу, но деятельным работникам, гражданам, "значение, какое не принадлежит ей по нашему государственному устройству". В Петербурге не смеялись; царь сердито твердил: "Уволить, уволить!" — ему почтительно подсказывали: невыгодно, неудобно увольнять Пирогова, когда общество жаждет и ждет свобод. Уговорили: перевести Пирогова попечителем из Одессы в Киев. Граф Строганов снова посмеивался: "Язык до Киева доведет…"
А в Киеве тамошний генерал-губернатор князь Васильчиков в недоумении разводит руками: никак не может вытребовать нового попечителя учебного округа к себе на вечер. Все за честь почитают, а Пирогову, видишь ли, недосуг. Пирогов и в Киеве опять за свое: заляпанный чернилами, изрезанный перочинными ножами стол в сельской школе ему больше по душе, чем сияющий хрусталем, накрытый к ужину стол в губернаторском доме, чем зеленый ломберный стол, за которым его сиятельство готов перекинуться с ним в картишки. Наконец его пригласили как бы по делу: "Княгиня желает просить совета у профессора Пирогова". Явился не в Мундире, не во фраке, в возмутительном своем балахоне, порыжевшем от времени и непогод, присел, ни на кого не глядя, сунул зябкие руки в широкие рукава, помолчал, не вслушиваясь в разговоры, и без церемоний перебил прелестно катившуюся беседу:
— Что, княгиня, хотели вы от меня?
— Совета, Николай Иванович: как воспитать мне своего сына, чтобы с честью носил имя князей Васильчиковых?
— В деле воспитания, княгиня, нет князей Васильчиковых. Все дети равны.
Встал, поклонился и тотчас ушел, не отужинав.
Его с трудом вытолкали — ну никак нельзя, невозможно иначе! — сделать визит митрополиту. Его преосвященство заулыбался при виде его превосходительства: очень рад да и кстати — у митрополита есть достойнейший кандидат на вакантную должность цензора. Пирогов молча обвел взглядом потемневшие портреты архиереев на стенах, повернулся и вышел, не поклонившись.
А что будешь делать — заискивать, притираться, прилепляться, угождать, чтобы вымолить копеечные уступки? Выклянчивать как подачку то, что не ему, Пирогову, отечеству необходимо?..
Пирогов в Киеве начал еще решительнее, чем в Одессе. Он понимал, что Киев — последняя (и отчаянная!) попытка в стране "формы" добиться сути. Терять было нечего.
Война началась сразу, без разведки. В Одессу прибыл попечителем Пирогов — великий ученый, герой Севастополя, пожелавший служить родине на ниве просвещения; а в Киев прибыл Пирогов — неугодный государю попечитель Одесского округа, из милости не уволенный и сосланный как бы на исправление в другое место. Киевский генерал-губернатор тотчас раздраженно донес в Петербург: "Пирогов, вступив в управление округом, сразу развернул работу в учебных заведениях в прогрессивном духе…" И Князев приспешник, гимназический педель, приставленный следить за Пироговым, злобно царапал: "Сразу он все поднял на ноги…"