Но в доносах читается не только ненависть врагов Пирогова — также его сила, стремительность, убежденность. Пирогов упрямо пытался разваливать установленную свыше и, считалось, на веки вечные "форму". По "форме" он должен был понимать субординацию — блюсти свое место и учить подчиненных знать свое. А он запросто, по-товарищески обходился с сельским учителем, мальчишка из местечковой школы имел к нему доступ в любое время; попечитель учебного округа, его превосходительство, штатский генерал, он открыто писал, что сословные предубеждения ему всего противнее. По "форме" попечитель в разноязыкой губернии должен был вкупе с другими власть предержащими непременно разделять, дабы вполне властвовать. А Пирогов опять же открыто писал, что не намерен делать различий в духе национальной исключительности, как и в духе исключительности сословной: "В деле воспитания национальностей нет". По "форме" попечителю надлежало надзирать за делами и мыслями гимназистов, студентов, педагогов и профессоров (как генерал-губернатору надлежало "иметь наблюдение за действиями попечителя"). Но он вслух объявил, что роль соглядатая несвойственна его призванию.
Ему подкидывают донос о распространении среди молодежи герценовского журнала "Колокол"; ему надо "караул" кричать, кликать полицию, а он дает знать неосторожным читателям "Колокола" о возможных обысках. Потому что не мундир подсказывал ему решения, а его разум и сердце, разум и сердце не попечителя учебного округа, не превосходительства, но равного с другими человека и гражданина; ему подсказывала решение страстная охота видеть вокруг себя не мундиры, а людей и граждан.
Ему докладывают, что один из полтавских педагогов ратует за просвещение народа, за публичные лекции, что, того более, подозревается в преступной связи с герценовскими вольными изданиями и, еще более, что обо всем этом известно самому государю, приказавшему прибрать учителишку к рукам. Пирогов в скрипучем своем тарантасе катит в Полтаву, на месте разбирается в обстоятельствах, сообщает в Петербург, что означенный учитель — "одна из лучших голов между педагогами округа", и — словно гусей дразнит! — представляет полтавского "крамольника" к ордену.
Пирогов не был революционером. Но он был благороден, искренен, независим. Этих качеств мало, чтобы стать революционером. Но без этих качеств нет революционера. И не случайно, конечно, люди, разжигавшие огонь революционной борьбы, видели в Пирогове своего настоящего друга. Один из таких людей, находясь в Киеве, писал: "У нас все мерзость, кроме Пирогова. Это человек в полном смысле слова".
Вскоре после отъезда Пирогова в Киев, на новое место службы, Одессу, им оставленную, посетил царь. Он благодарил графа Строганова за решительные меры по управлению краем и не считал нужным скрывать, что все, сделанное Пироговым, ему не по душе. Он сильно разгневался, заметив неоднообразность воротников на студенческих мундирах; на улице обнаружил двух офицеров, не по форме одетых, и приказал тотчас арестовать их — у офицеров тоже было что-то с воротниками. Мундирные воротники призваны поддерживать голову в положении, одновременно означающем готовность, почтение и преданность. Неуважение к воротникам и пуговицам шло, конечно, от Пирогова. Государь желал возможно скорей искоренить остатки "пироговской вольницы". Пирогов действовал в Киеве, а за его спиной на Одессу, им оставленную, снова натягивали мундир.
Невозможно вылечить больное общество, не ломая, по слову Добролюбова, "неразумных начал", на которых оно стоит. Невозможно побороть "неразумные начала", воюя с ними в границах одного учебного округа.
Пирогов, наверно, понимал, что войну не выиграет, но не сдавался, спешил добиться хоть немногих побед. Он предлагал изменить весь порядок университетского образования: уничтожить мундиры, устранить полицейский надзор за студентами, главное — открыть вход в университет для людей всех сословий и национальностей. Крестьян он считал нужным принимать в университеты вообще без экзаменов. Царю доложили о пироговском проекте, он сильно рассердился и долго не мог успокоиться. За обедом изволил молчать, не поднимая глаз от тарелки; августейшее семейство притихло, не ведая причин высочайшего неудовольствия. Покончив с супом, государь скомкал салфетку, швырнул ее на стол: "Тогда будет столько же университетов, сколько кабаков!" Даже высоким покровителям Пирогова стало ясно, что дни его сочтены.