— Текилу всю выжрали, — вежливо высказалась Наташка, поправляя простыню на богатых бедрах.
— Да? Ну водки налей тогда. Виски. Джину. Что там есть… Не видишь, гость нервничает. Ведь нервничаешь?
— Нервничаю.
— Не нервничай, — Никитин тяжело вздохнул. — У меня в судьбе… кое-какие изменения произошли. Неважно, какие. И я подумал… и решил… списать твой долг. Совсем. Понял, нет?
— Нет, — сказал Матвей.
— Ты, — повторил депутат, — ничего мне не должен. Хорошо уяснил?
Матвей осторожно кивнул и почувствовал, что дрожит. Ему протянули рюмку. Он проглотил, не ощутив вкуса.
В такой острый момент, подумал он, обязательно надо что-то сказать. Что-то уместное. Правильное.
— Ты знаешь, — твердо выговорил он, — я очень переживал из-за этих денег…
— Напрасно. Из-за денег никогда не нужно переживать — и тогда они появляются в неограниченном количестве.
Что-то было в облике Никитина такое, что мешало глазу. Но Матвей, будучи собран и напряжен, как всегда в серьезном разговоре, смотрел в пол и лишь изредка поднимал на своего собеседника взгляд.
Матвей вернул рюмку длинноногой, и та тут же наполнила.
— Э, ты пока подожди его поить, подруга, — вдруг засмеялся Никитин, — у нас сегодня обширная программа.
— А мне без разницы, — хрипло заявила дама.
Матвей вдруг понял. Рукава роскошного махрового халата политикана были пусты и связаны на животе.
— Что с руками?
— Обжегся, — мрачно и кратко ответил Никитин.
Лязгнула входная дверь.
— Ты что? — закричал Кактус, едва войдя. — Ты его поишь?
— Самую чуточку. И ты тоже давай с нами, — приказал олигарх. — И мне налей.
Тщедушный очкарик осуждающе покачал головой, однако послушно наполнил бокалы, в один сунул соломинку, поднес к губам Никитина.
Невозможно пьяным, заплетающимся языком тот провозгласил:
— Выпьем, друзья мои, за дружбу, которой не мешают деньги! И за деньги, которые не мешают дружбе!
Да, подумал Матвей, у него есть будущее в политике. Однако зиндан, похоже, отменяется. Или все это какая-то изощренная психологическая игра?
— Одну минуточку, — кашлянув, сказал он. — Проясните мне еще раз ситуацию с задолженностью. Четко и определенно.
— Никакой задолженности нет, — едва не по слогам выговорил Никитин, закинув одну волосатую ногу на другую волосатую ногу. — Долг аннулирован. Тебе что, расписку написать?
— Можно и расписку.
Вдруг оба визави Матвея — оплывший, разящий потом и алкоголем бывший кандидат в депутаты Государственной думы Иван Никитин и его личный помощник и доверенный порученец, щуплый человечек с незначительной физиономией, Кирилл Кораблик, по прозвищу Кактус, — рассмеялись и переглянулись.
— Дамы! — позвал Кактус. — Не сочтите за неучтивость, но не прошвырнуться ли вам на пару минут попудрить носики?
— Легко, — ответила та, что была Наташка, и грубо ткнула свою подругу пальцем в бок. Та с неожиданной плавной грацией встала с дивана, и обе скрылись в ванной.
— Мы вас позовем! — вдогонку крикнул Никитин. — В нужный момент!
Затем воцарилась пауза: депутат стал серьезен, но при этом почему-то застеснялся, а Кактус сурово поджал губы, криво улыбнулся, бросил два внимательнейших горячих взгляда — первый на своего патрона, второй на Матвея — и развязал пояс на халате Никитина.
Матвей вздрогнул.
Кисти рук политикана были плотно прибинтованы к его голому, весьма объемному животу и широкой выпуклой груди, поросшей неряшливо торчащими седыми волосами. Локти, прижатые к бокам, находились в плену второй системы бинтов. Самые пальцы, растопыренные, в коричневых пятнах йода, плотно удерживались на изжелта-сером, обвисающем, подернутом жиром теле широкими кусками нечистого пластыря.
Очкарик торопливо запахнул халат и улыбнулся повторно.
— Знаешь, что это такое? — спросил Никитин.
Вопрос почти прозвенел. Матвей проглотил обильную слюну.
— Догадываюсь, — выговорил он. — Пересадка кожи. Замена папиллярного узора. Ты порезал свои пальцы, чтобы избавиться от отпечатков.
— Угадал.
— Зачем?
Никитин жалко, углом рта, изобразил горькую усмешку, и носом шмыгнул, и опустил глаза — словно восьмиклассник, пойманный за курением в школьном туалете.
— А затем, — истерически хохотнул он, — чтобы перестать быть Никитиным! Я, Матвей, больше не Никитин. И не гражданин этой страны. И вообще никто. И звать меня никак. Человек без флага, без родины, без отца, без матери. Пальчики уже приросли почти. Вторая операция — через три или четыре дня. Когда он, — Никитин указал на Кактуса взглядом, — отрежет их от живота, там будет абсолютно гладкая кожа. Гладкая, как вот этот стол…