Матвей хотел было вручить немногословному бандиту коробку лучшего белого, но тот с достоинством отказался.
— Я не пью, — подмигнул он. — Я курю.
Дали рекламу — и стали торговать. Товар не пошел нарасхват, но все же пошел. А потом грянул парламентский кризис.
Естественно, Матвей в событиях не участвовал, а смотрел по телевизору. Политика, как таковая, его практически не интересовала. Он и в девяносто первом не полез на баррикады. Какой смысл? Надо делать свою работу, а не играть в Робеспьеров. Обе произошедшие с разницей в два года революции, с возбужденными толпами молодежи, с размахиванием флагами, с автоматными очередями по ночам и грохочущими по проспектам танковыми колоннами показались ему фарсом. Демагогические, беспардонные шоу для простолюдинов. Революции, кризисы, реформы и путчи шли нон-стоп, одно представление за другим, гражданам не давали опомниться, — а из сановных кресел глядели все те же постные, изжелта-серые, мясистые физиономии. Имперские морды. Менялись только таблички на дверях их кабинетов. Члены Политбюро перекрасились в банкиров, Центральный комитет Коммунистической партии сделался Союзом промышленников и предпринимателей. Пока романтики бренчали гитарами и бросались под танки — эти, имперские, тихо свинтили старые таблички. Повесили новые. На этом революция завершилась, подарив каждому то, чего он хотел: одним — эмоции, другим — капитал.
Матвей хотел капитала. Он не пошел на баррикады. Нет, в те дни он принципиально приезжал в контору и сидел на телефоне, принимал звонки. Телефон, кстати, отнюдь не безмолвствовал. Не один Матвей в Москве был такой аполитичный. Пока танковые орудия обстреливали Белый дом, бизнес продолжался.
Основными покупателями вина выступали провинциалы, содержатели палаток и магазинов из периферийных городов. Наторговав у себя в Саратове достаточно наличных, эти отважные люди садились в грузовик, брали мешок с деньгами, автомат — на всякий случай — и ехали в Москву за товаром. Прибыв, покупали свежую рекламную газетку, звонили, катались по адресам, загружались сигаретами, презервативами, шоколадными батончиками, одноразовыми зажигалками и спиртом, а на остаток средств прикупали что-нибудь оригинальное — к примеру, французское вино. Потратив сутки-двое на дорогу до столицы, провинциальные коммерсанты не хотели никакого политического кризиса, а хотели — мирно затовариться и поскорее уехать домой.
— Вы молодцы, пацаны, — гудели провинциальные бизнесмены густыми провинциальными баритонами и провинциальными жестами поправляли торчащие из-за провинциальных поясных ремней рукоятки машинганов. — Вы молодцы! Работаете. Не то что эти, — и квадратные, трогательно небритые провинциальные подбородки указывали в ти-ви-экран, где маячил закопченный, как вобла, фасад Белого дома. — С вами, пацаны, приятно иметь дело. Мы к вам через пару недель опять приедем. Винище ваше — реально прикольное. Бабам нравится. Особенно розовое. «Морские фрукты», да?
— Дары моря. Фрюи дэ мэр.
— Один хрен.
С тех пор Матвей утвердился в мысли, что революции — революциями, а выпивать и закусывать люди будут всегда.
Кроме провинциальных автоматчиков, вино интересовало столичных рестораторов, и Матвей взял за правило ежедневно посещать как минимум две новые точки, бутылку-другую оставлять в подарок, вкупе с визитной карточкой; так или иначе, сбыт наладился. Пришлось, правда, привыкать к пиджаку и галстуку. Рестораторы были люди главным образом кавказские и хорошо клевали на солидный прикид.
Кредит они не вернули. Дальновидный Знайка еще в начале осени подсчитал все доходы и расходы — и объявил, что фирма прогорает. После чего послал банковским дамам пять коробок лучшего розового, а вослед явился сам и уговорил сердобольных женщин продлить договор еще на три месяца. Те согласились.
Процент был — двести пятьдесят годовых.
В тот день партнеры разругались. Узнав о том, что часики тикают со скоростью в четыреста восемьдесят долларов в сутки (а снять квартиру на окраине стоило семьдесят в месяц), Матвей пришел в ужас. Он не хотел такого оранжевого неба. Не по карману.
— Мы же обещали все вернуть! — сокрушался он.
— Да, обещали, — легко соглашался Знайка. — Но что поделать — не получилось. Это бизнес.
— Бизнес — это когда ты отдаешь долги.
— Нет! — кричал компаньон. — Бизнес — это когда ты делаешь деньги. Остальное — неважно. Мы отдадим долги. Потом. Со временем.