— Знакомо, — усмехнулся банкир. — У меня тоже так бывает. Деньги есть, все есть — а удовлетворения настоящего нет…
— А чего хочется — тебе?
— Разного, — банкир стеснительно улыбнулся. — То картошки с селедкой, то на вертолете полетать…
— Слушай, — мрачно сказал Матвей, — а ведь это — пресыщение. Распад. Это смерть, друг.
Знайка остановил свой бег, подумал и ответил:
— Нет. Мы с тобой еще поживем. Если глупостей не наделаем. Пресыщение — это когда ты все попробовал и все надоело. И ты бегаешь все время за чем-то новым. Делаешь этот поиск смыслом жизни. И тогда — да, находишь смерть. Единственное блюдо, которое не пробовал… А я ни за чем не бегаю. Я работаю. Мне вообще проще всех. У меня есть таблетка счастья. Труд. С утра встал — и вперед. Потом раз — и вечер. Упал, уснул. И так далее… Чего же тебе хочется?
— Я же говорю, не знаю.
— Не убедил.
— Я и не пытался. Тебя невозможно убедить.
— Не льсти, — сказал банкир. — Не люблю. Убедить можно кого угодно в чем угодно. Ты просто не хочешь говорить. Стесняешься.
— Тогда тем более не скажу, — обиделся Матвей.
Бывший компаньон весело рассмеялся — так смеются люди, пребывающие в полной гармонии с собой.
— Говори, дурак. Облегчи душу.
Матвей ощутил отвращение, усиленное действием дорогого вина. Да, Знайка сильно изменился. Раньше он мог назвать Матвея бранным словом только в запальчивости — сейчас делал это снисходительно.
Естественно, грустно сказал себе Матвей. У него теперь — миллионы.
— Облегчить душу? — переспросил он. — Тебе? Никогда. Тоже мне, исповедник нашелся.
— Кстати, ты в храм ходишь?
— Нет. Я коммерсант, барыга. Что мне делать в храме?
— Зачем сразу «барыга»?.. Ты купец. Купцы всегда были богомольными людьми.
— Сам ходи.
— А я хожу, — спокойно ответил Знайка. — Часто. Раз в неделю.
— Ты всегда был оригиналом.
— Зато ты — никогда.
Матвей налил себе еще. Он научился пить вино, как воду: большими глотками, стопятидесятиграммовый фужер за раз.
— Да, — согласился он. — Я обыкновенный. Нормальный. Мне так жить проще.
— Вот и бухаешь. Не можешь себе простить собственной нормальности.
— Наверное.
— Ты так и не сказал, чего тебе хочется.
Матвей разозлился.
— И не скажу! Ты думал — приеду к старому приятелю на юбилей, весь такой богатый, щелкну пальцами и скажу: «Проси, друг, чего хочешь»? Так думал? Ничего я у тебя просить не буду. Ничего мне не надо.
— Я не спрашиваю, чего тебе надо, — строго возразил лохматый миллионер. — Все, что тебе надо, бог тебе дал в момент твоего зачатия. Я спросил, чего ты хочешь.
— Отвали. Ты трезвый, я пьяный — мне с тобой тяжело. Какого хрена ты всегда трезвый?
Знайка пожал плечами.
— Приучен с детства.
— А папа твой тоже был трезвенник?
— И дедушка.
— Как же ты живешь, вечно трезвый, в этой стране?
— Сам удивляюсь.
Матвей не считал себя пьяницей. Он выпивал два-три бокала каждый вечер с того дня, когда на склад новорожденной фирмы «Вина Франции» медленно вкатился, кормой вперед, самый первый французский грузовик. Правда, в последние несколько месяцев владелец торгового дома употреблял чаще и гораздо больше, но по уважительной причине: он впервые в своей коммерческой карьере понес большие убытки.
Его подвели собственный покойный отец и любимый им писатель Эрих Мария Ремарк.
Однажды он снял с мемориальной отцовской полки «Триумфальную арку», перечитал — осенило; заказал из Парижа пять тысяч бутылок кальвадоса. В расчете на начитанных, романтичных, взрослых покупателей. Но просчитался.
В новой стране кальвадос не пошел. Те, кто в свое время зачитывался Ремарком, явно не имели теперь денег на покупку кальвадоса, а кто имел деньги — вообще не читали ничего, кроме газеты «Из рук в руки».
На кальвадосе Матвей едва не прогорел, надолго погрузился в космическую печаль и даже временно потерял интерес к делу (а может, просто постарел). И теперь, крупными порциями вливая в себя красное вино, очень хорошо пьющееся именно зимой, чувствовал себя неважно.
Знайка же, наоборот, олицетворял собой победу. Худой, утомленный человек с твердым, даже властным взглядом.
Еще бы, печально подумал Матвей. У него миллионы.
— Слушай, — сказал он, — шесть с половиной лет назад я сидел на подоконнике в подъезде и курил. А ты подошел ко мне и позвал в компаньоны. Помнишь?
— Помню. И что?
— А то, что тогда у меня ничего не было, кроме рубашки в клеточку. А теперь я в шоколаде…