Потом началось короткое щелканье — вроде бы ножниц.
Я скосил глаза на стенные часы. Операция продолжалась пятьдесят минут!
Но главное — дверь в операционную так и ходит ходуном, входят и выходят разные люди, скучающе смотрят на меня, обращаются к Феде: «Федя, ты взносы уплатил?!» Или: «Федя, ты скоро освободишься?»
— Э, э! — сказал я. — Друзья! Может, не стоит вам отвлекать хирурга?
Тут я почувствовал колоссальное облегчение.
— Ну, все! Самое страшное позади! — улыбаясь сказала прохладная девушка.
Потом начались тонкие укольчики, видимо от иглы, — и все в одном и том же месте! Что они там, вышивают, что ли?
Потом я вдруг увидал, как с потолка зигзагами спускается пушинка.
— Э, э! Куда? — я стал ее сдувать.
— Не надувайтесь же! — уже с отчаянием проговорила сестра.
Я услышал шершавые звуки шнурования.
Потом я увидел огромную белую спину Федора, выходящего из операционной.
— Что? Вспылил? — улыбаясь спросил я прохладную девушку.
— Все! — ответила она.
К столу подкатили каталку, меня перевалили на нее. Я ощутил блаженство и покой.
Весело крутя головой, я ехал по широкому коридору.
Когда меня привезли в палату, откуда-то снова вдруг появился Федя, помог переложить меня на кровать и быстро удалился.
— Ну как? — поворачиваясь ко мне, спросил сосед.
— Чуде-есно!
Снова появился Федя, уже успокоившийся.
— Ну, ты клиент! — покачал головой. — Ты зачем все время живот надувал?
— Видно, для важности?
— Ну ничего! Весь кошмар позади. Старик, первая у меня операция!
— Старик, и у меня!
Мать пришла, часа полтора посидела.
Следом Леха. Начал жаловаться на тяжелую свою жизнь:
— ...Я говорю ей: «Ты ж знаешь, многих только после смерти признавали!» А она: «Ну так умри скорей! Не пойму, что тебя удерживает?!»
Леха зарыдал.
Я в таком моем положении должен был его еще и утешать!
— Ничего! — говорю ему. — Все отлично!
Он вдруг начал каракули мои рассматривать, которые я в блокноте чертил, лежа на спине, обливаясь потом.
— Мне бы твою усидчивость! — непонятно буркнул.
...На пятый день Федя долго мял шов, морщился.
— Что? Нехорошо?
— Да. Нехорошо. Инфильтрат. Затвердение шва. Так что извини, если что не так.
— Ничего-о!
Все в палате начали понемногу шевелиться, вставать, — и вот по комнате ковыляют белые согнутые фигуры, заново учатся ходить.
На двенадцатый день кто-то украл мою ручку-шестицветку! Замечательно! Всюду жизнь!
И вот — утро, когда я выписался. Рано, часов в пять, только открылись ворота, я уже выскочил. Было тихо, светло. Вдалеке кто-то пнул на ходу ногой — шарканье пустой гуталинной банки по асфальту.
В шесть оказался я возле дома Лехи. Дом, освещенный солнцем, еще спал. Цветы на балконах стояли неподвижно и настороженно. Но Леха, к моему удивлению, бодрствовал.
— Да... жизнь не удалась! — сказал он, когда я, хромая, вошел в залитую солнцем кухню.
— Удала-ась!
Тут выглянула в кухню Дия, сухо кивнула.
— Болен был, значит?
— Ага! — радостно сказал я.
— А почему не сказал?
— Когда? — я посмотрел на Леху.
Потупившись, он молчал.
— Сам знаешь когда! Когда анализами менялся. Ведь знал!
— Конечно! Часами любовался своей мочой!
Я ушел... А вскоре он на другую работу перевелся.
После этого мы больше почти не общались.
Однажды только пытался прорваться к нему, и то он при этом дома находился, а я в Москве.
Зашел, помню, на главпочтамт — перевода ждал.
На почте меня всегда почему-то охватывает чувство вины. Вспоминаются все, кому не пишу, и кому не звоню, и кого забыл. Потом вспоминаются те, кто забыл меня, и грусть переходит в жалость, — жалость к себе и к своим бывшим знакомым, а потом и ко всем людям, которых когда-нибудь тоже забудут, какими бы замечательными людьми они ни были.
И тут еще, пока я стоял в очереди к окошку, ввезли на тележке груду посылочных деревянных ящичков: больших, средних, мелких и совсем маленьких, крохотных, размером почти со спичечный коробок. Я посмотрел на них и вдруг почувствовал, что с трудом сдерживаю слезы. Тот, кто якобы хорошо знает меня, конечно, не поверит: «Как же, амбал чертов, ящичков ему стало жалко!» Но тем не менее все было именно так. Я предъявил в окошечко паспорт.
Кассирша незаметно, как ей показалось, глянула в лежащую на ее столе записку: «При предъявлении паспорта на имя Елоховцева Виктора Максимовича срочно сообщить в милицию».