...Директор долго скандалил с режиссером, доказывая, что похороны автора не предусмотрены сметой фильма, но наконец злобно изыскал какие-то средства и дал распоряжение.
Пал Баныч, Отвал Степаныч и Маньяк Тимофеич, крепко подумав, из остатков досок сколотили гроб, только одна сторона почему-то вышла длиннее другой.
Композитор, ни о чем не догадываясь, всюду искал автора, но не нашел. Обнаружил холмик с надписью и сел ждать.
Через день после похорон оператор рано утром вышел из гостиницы. Он закаливал организм и купался в любую погоду. Он спустился со ступенек и обомлел.
За ночь широкий газон перед домом покрылся какими-то странными цветами — перламутровыми, закрученными, мутно-прозрачными. Они покрывали все стебли, сверху донизу. Он подошел ближе и увидел, что это улитки. Солнечный зайчик дрожал на стене дома, неизвестно как пробившись среди листьев.
ЗА ГРИБАМИ В ЛОНДОН
Был отпуск, я купался в реке.
— Привет! — вдруг проговорила какая-то голова, выныривая.
— ...Привет.
— Не узнаешь, что ли?
— Да как-то, понимаешь, — забормотал я, — обычно люди ассоциируются с какой-то определенной средой... Поэтому, когда их встречаешь...
— Маркелов я!
— А-а-а...
— В Англию хотим тебя послать.
— Меня?
— Ну а кого же еще? Работаешь ты нормально, в быту ровен...
И действительно!
— Через сколько дней выезжать?
— Через два.
— Так быстро?
— Так вышло. Понимаешь, сначала хотели другого послать, а потом выяснилось...
В тот же вечер я помчался в город, помылся на следующий день в ванной, стал собираться. На полочке три помазка — на разных жизненных изгибах покупал я себе новые помазки, — стояли вроде бы безразлично, а сами, ясное дело, ждали: кого же из них я в Англию возьму? Ладно уж, возьму всех трех, думаю, в контрабанде меня не обвинят?
Взял еще крем «После бритья», а заодно и «После битья», а заодно и «После питья», а заодно уж и «После житья».
На аэродроме мы долго заполняли разные карточки, проходили магнитное кольцо. Наконец нас выпустили на летное поле.
Шаркая по плитам, мы шли к самолету. Молча стали подниматься по трапу... Глухо, среди мягких кресел с чехлами, прозвучали слова стюардессы.
В самолете все почти молчали, чувствовалась важность момента, — многие впервые покидали родной континент!
Самолет мягко взлетел. Все придвинулись к иллюминаторам.
— Ну почему я? Почему именно я? — приставал я с вопросами к моему соседу.
— Каждый имеет право поехать! — наконец ответил мне он.
И действительно! Почему не я? Окончил два института. Работаю нормально. В быту ровен. Чем плохо?
К сожалению, Европа лежала под облаками, и не верилось, что там, внизу, теперь — Бельгия, теперь — Франция, под такими привычными, абсолютно знакомыми на вид облаками.
...После долгого ровного гуда самолет начало трясти, мимо иллюминаторов летела мгла, — самолет снижался над Англией.
Все сидели неподвижно, прижавшись спинами к креслам, иногда гулко глотая слюну. Самолет то снижался, то снова заворачивал вверх, — по салону проносился тяжкий вздох. Во время очередного спуска-падения косо, в неожиданном месте (почти что наверху), показалась земля: вспаханное поле, похожее на отпечаток ботинка из двух половинок — каблука и подошвы, у каблука — красивый белый дом, высотой с коробок.
Потом все понеслось навстречу: блестящая река, кустарник, полосатая вышка... удар — и мимо уже мелькают полосатые оранжево-черные бензовозы, трапы, стоящие рядом с полосой.
В аэропорту во время контроля все молчали. А когда мы вышли на маленькую треугольную площадь с невысокими учреждениями, меня охватило ощущение сна: все другое! Другая раскраска всего, медленно и беззвучно проезжают черные коробчатые такси, люди двигаются иначе.
Подали автобус с зеркальными стеклами, прозрачными изнутри автобуса и отражающими улицы.
Автобус тронулся. Пожилая полная женщина, встретившая нас, что-то говорила в микрофон по-русски, но я еще ничего не понимал, — ватное ощущение полета продолжалось, тем более что автобус мчался по высокой эстакаде, острые крыши тесно составленных домиков мелькали внизу.
Мы съехали в улицу. Близко, за стеклом, серые плиты тротуара, за решетками белые ступени, поднимающиеся к дверям. Спокойные прохожие, никак не думающие о том, что мы к ним только что спустились с высоты десяти тысяч метров... Мы видели их сквозь зеркало, а они нас не видели. Ощущение странности усугублялось тишиной, уши еще не откупорились после полета.