На сцене появились двое рабочих — один плотный, с бородой, другой рыжий, в крупных веснушках, — и, играя на аккордеоне и гитаре, замечательно стали петь. Зал подхватил так дружно, что стекла задрожали, — ясно было, что поют они вместе довольно часто. Потом появилось пиво, наши сувениры.
И в этой обстановке добродушия и веселья все мы тоже размягчились, развеселились, распелись...
В первом часу ночи, растроганные, разгоряченные, вперемежку с хозяевами, мы выходили на улицу.
Мистер Джонс пытался залезть в свою машину, друзья его вытаскивали, мистер Джонс шутливо отбивался. Один из его друзей, лет восьмидесяти семи, дурачась, свистел, изображая полицейского.
Утро настало хмурое, наконец-то «типично лондонское».
Зевая, все молча рассаживались в автобусе. Так же молча и хмуро бродили мы по холодному, неуютному Вестминстерскому аббатству. Покрытые белым полированным мрамором могилы знаменитых людей радовали, в общем-то, не больше, чем любые другие могилы. Кроме того, наша переводчица Лида, которая в клубе особенно мне приглянулась, не расставалась с долговязым Славиком из Читы... Не понравилось мне это аббатство!
Потом мы переезжали на автобусе мост, — сзади поднимался знаменитый парламент с трепещущим на ветру английским флагом, внизу простиралась серая, широкая, раздуваемая ветром Темза.
После обеда я отправился погулять по городу. Я понимал, что это уже — на прощанье. Было грустно, одиноко, и, как ни странно, хотелось немножко поработать. Я вышел на пеструю площадь Пикадилли. Посреди нее возвышался маленький бронзовый Эрот, но колоний хиппи возле него не оказалось, и вообще ни одного хиппи за все время мне не встретилось.
Потом я брел по какой-то улице и впервые ощутил странное. Я услышал сверху гул и, подняв голову, увидал, как узкий коридор неба переползает самолет абсолютно незнакомого мне типа.
Вечером я никуда уже не пошел, — зачем? Сидел в номере, смотрел телевизор. Кроме того, скопилась кое-какая постирушка. Разгоряченный, довольный проделанной работой, я развешивал в ванной свои вещи, и тут послышался тихий стук.
Кому это я мог здесь понадобиться?
— ...йез!
Дверь медленно растворилась, вошел Маркелов.
— Грустно стало одному в номере сидеть. Давай, что ли, сходим куда-нибудь?
— Да надоело пешком ходить. Да и денег не осталось ни пенса.
— Деньги есть.
— Ну хорошо... Только в какое-нибудь новое место, где еще не были.
На Стрэнде мы посмотрели витрины лондонских театров, потом оказались на улице прессы Флит-стрит.
Маркелов каким-то узеньким переулочком провел меня в знаменитый журналистский паб «Олд Чешир чииз» («Старый чеширский сыр»). Паб расположен в здании семнадцатого века, наверх поднимается узкая деревянная лесенка, сам пабчик корявый и маленький, на деревянном полу опилки. Но чем пабчик стариннее и корявее, тем он в Лондоне котируется выше. Этот — один из самых знатных. В маленькой комнатке с узкими деревянными скамейками по бокам и собираются, как объяснил Маркелов, ведущие лондонские журналисты: обмениваются идеями, разрешают споры, заключают пари. Причем расплата порой бывает довольно неожиданной: седой почтенный джентльмен, выслушав обстоятельно другого, кивнул, положил на стойку трубку, взялся за брюки и быстро, но спокойно показал присутствующим свой зад.
Вот так чопорные англичане!
Гул, хохот, крики нарастали. Мы с Маркеловым выпили по жестянке пива и спустились в переулок...
— Не нравится мне здесь, — проговорил Маркелов.
— Почему?
— Потому! Например, полно повсюду грибов, белых, красных, — не собирают! В Гайд-парке! В Кенсингтон-гарденсе!
— Ну, так чего ж мы ждем? — закричал я.
Мы сделали из газеты лукошко. Расшвыривая палками листья, долго шастали в сквере.
— Подберезовик! — закричал вдруг Маркелов...
Утро нашего отъезда выдалось тихим и солнечным. Мы собрались у автобуса. Огромные окна дома напротив обычно были зашторены атласными сборчатыми занавесками, а тут, подняв глаза, я увидал, что одна из занавесок отогнута и у края огромного окна стоит молодая красивая женщина в длинной рубашке.
Она встретила мой взгляд, улыбнулась и опустила занавеску.
Может, это и была сама Англия? По случаю отъезда настроение было сентиментальным...
Мы сели в автобус, чтобы ехать на аэродром Хитроу. Сидя в глубоком кресле, я читал на прощанье английские газеты... Подарил англичанам самое ценное, что имел, — свою кепочку, а фунт все равно продолжает падать... Жаль!