Хотя, если подумать, в детстве в её мечтах рождение детей предваряла пышная свадебная церемония с толпой гостей, морем цветов, струящимися тканями нарядов… Но у Тоби должно быть хоть что-то красивое! И тогда она решилась. Она надеялась, что её тёмное платье из дешёвого материала и собранные в строгий узел волосы под платком собьют с толку приспешников Джарета. В тот день она упросила монашку посидеть с Тоби подольше, а сама, обливаясь потом от каждого брошенного на неё взгляда, добежала до лавки и купила там самое красивое кружевное платьице, самое белое, самое изящное! Она потратила почти все деньги, но договорилась с владельцем магазина, что принесёт на продажу свои два платья, которые всё это время пролежали в сундуке под кроватью.
Монашки, увидев Тоби в обновке, только качали головами, приговаривая: «Что с неё взять? Сама она сущий ребёнок!» Отец Амброзий прочитал лекцию о невоздержанности и о том, что нужно довольствоваться малым. Сара вздыхала и кивала, они были абсолютно правы! Она сильно рисковала, выйдя на улицу, и ради чего! Но всё же, всё же… Несмотря на страх, сопровождавший её всю дорогу, она не могла не признать, что уже очень давно не чувствовала такой свободы и что соскучилась по родным улочкам и переулкам. Да что там, даже по Чёрной Элле с её потоками грязной воды она скучала не меньше, чем по высоким статным мачтам причаливших к порту кораблей. Девушка чувствовала непреодолимое желание выйти ещё и стыдилась его, потому что это было именно то, о чём говорил отец Амброзий – взращённая в Лабиринте греховность.
Сара сказала себе, что только посмотрит, как на яблонях в саду завязываются маленькие плоды, раз уж она пропустила цветение. После того, как Сара вышла погулять второй раз и незаметно для самой себя оказалась уже на набережной, монашки проворчали, что раз уж у неё настолько притуплён инстинкт самосохранения, то пускай хоть рискует собой с пользой для дела. Девушке поручили относить на почту корреспонденцию по нечётным дням. Обычно этим занимался мальчишка, бывший беспризорник, но теперь он подрос, его голос вдруг изменился и приобрёл глубину, и его было решено взять в хор, поэтому у него стало меньше времени для другой работы.
Сара была счастлива – она могла не считать себя последней грешницей, у неё было полезное задание! Теперь она выбирала разнообразные петляющие по городу маршруты, чтобы добраться до почтового отделения, оправдывая это тем, что так никто не сможет точно проследить, где и когда она находится. Конечно же, на самом деле ей просто нравилось гулять. Она даже не испытывала угрызений совести, что задерживает сестёр, которые сидят с Тоби. Её гораздо больше угнетала мысль о том, что она не может выйти со своим сыном, чтобы показать ему город за пределами кирпичных стен – все эти дома, дорожки, спрятанные меж стен дворики с фонтанчиками, рыбный запах пристани, скрип судов и крики матросов, разгружающих и загружающих суда…
Как-то раз, в середине июня, Сара уже отдала почту и гуляла в окрестностях монастыря, и как вдруг перед её глазами выросла, словно в сказке, знакомая вывеска с надписью «Хмельная фея». «И как я здесь очутилась?» – подумала Сара, в нерешительности останавливаясь у затёртой деревянной двери. Она намеренно избегала этого места, зная, что её непременно потянет внутрь, так ей хотелось проведать старого ворчливого Хоггла. «Я только на минутку, только поздороваюсь и сразу пойду дальше», – решила девушка.
Когда её глаза привыкли к полумраку, она увидела обычную картину – всё те же столики с оплавившимися свечами, какой-то пьяница, сопящий в углу, и Хоггл за барной стойкой. Он близоруко прищурился, когда Сара подошла к нему, и не сразу узнал её. Девушка видела, что старик выглядит плохо, а рука, как по привычке протирающая стол, заметно трясётся. Несмотря на это, Хоггл не изменял своей привычке принарядиться, и сейчас вокруг его шеи был повязан цветастый платок, а на груди мерцал переплетенные бусы и цепи.