Это она вложила мне в руки письмо Милы и вывела на темнеющую вечернюю улицу. Я выглядела, наверное, нелепо со стороны: женщина с распечатанным конвертом в руке и расстегнутой дубленке; женщина со светящимися глазами, которые не замечали ничего вокруг, и сияли сами по себе. Женщина с застывшей улыбкой на исстрадавшемся лице, без головного убора, с распущенными волосами, на которые обильно оседали летящие с неба снежинки, перебегала дорогу и удалялась в лесополосу.
«Кому она собирается читать послание? Заснеженным спящим деревьям? Пустынному белому полю? Морозному небу? Одинокой озябшей вороне, приютившейся в густых зарослях кустарника, сдерживающих непрекращающийся снегопад? Чему она так сильно радуется, что позабыла даже одеться, как следует?» — Подобные вопросы могли прийти в голову любому, кто видел меня.
Но ответа люди не знали. Люди не могли знать, что я спешила на могилку Анфисы. Я торопилась к Анфисе, чтобы поделиться с ней долгожданной новостью и успокоить. Прильнув к плакучему дереву, склонившему к Анфисе свои мягкие ветви, я озвучивала своей борзой девочке строки письма и убеждала ее витающую рядом душу, что мы снова будем вместе. Скоро будем. Обязательно будем!
Она должна была услышать это от меня. Она должна была знать, как сильно я люблю ее. Она должна была подготовиться к предстоящей встрече, чтобы ту не пропустить…
Сквозь зимнюю вечернюю дрему мне с состраданием внимали заснеженные деревья. Мне сочувствовало белое от снега поле, хранившее память об Анфисе и осиротевшее без нее. Морозное небо роняло на могилку Анфисы застывшие слезинки своей скорби. Они падали с небесной высоты красивыми ажурными снежинками. Эти нежнейшие пушинки участливо и заботливо укрывали собой последний приют моей девочки подобно цветам, только созданным волшебством мороза.
Даже одинокая озябшая ворона была тронута. Она переместилась в зарослях кустарника поближе ко мне, чтобы лучше слышать. Когда я замолчала, ворона негромко крикнула: «Кар-кар-кар („каждый хочет любви“!)…»
Был поздний вечер, и сумерки окутывали природу. Близилась ночь. Ворона замолчала и взъерошилась, поглубже запрятав клюв в оперение.
Каждый хочет любви. Это и вороне ясно. И еще: каждый желает долгой, счастливой жизни. А в конце — легкой и безболезненной смерти.
Мила писала мне, что мы, владельцы, обязаны обеспечить нашим подопечным достойную жизнь и достойную смерть. То, в чем отказано нам, людям, мы вправе и обязаны сделать для наших любимых питомцев. Их уход должен быть не мучительным. Мила поняла это, потеряв свою первую борзую. Я поняла это, потеряв первую свою.
Наши первые… с ними нам так трудно расстаться. Они принимают на себя неумышленные, но жестокие удары «нашей любви». Своими поистине героическими страданиями они освобождают наших последующих любимцев от мук перехода в мир иной.
Как я была согласна с Милой! Как горько, больно и стыдно было мне за собственное малодушие, обратившееся для Анфисушки мучениями. Грехи любви… Издержки любви… Их не должно быть! Но они были и будут. Человек грешен априори, а во имя любви — грешит от души. Сомнения, колебания, их гнетущая бесконечность… и все же: Мила уберегла своих последующих борзых от мученической смерти. Я тоже уберегу…
Настала пора ожидания. Моя семья увидела свет в конце туннеля.
Милая Мила собиралась отдать мне своего щеночка, но она не догадывалась, что однажды вернет мне Анфису!
Вы скептически усмехнетесь: «А ты вроде догадывалась?!»
К сожалению, человек состоит из противоречий. Он слаб и трусоват. Человек сомневается в себе, своих силах. Страшась испытаний, он заглушает чувственные порывы. Жалея себя, опускает руки под давлением обстоятельств и скатывается в пропасть неверия — царство Зла.
Раньше я колебалась. Сомнения каждодневно терзали меня: такое невозможно, такого не бывает, не может быть.
Однако человек все-таки силен и бесстрашен. Человек беспощаден к себе и действует наперекор обстоятельствам. Сдирая в кровь кожу, задыхаясь от нехватки кислорода, погибая от холода и лишая себя сна, он карабкается на свою вершину и покоряет свой Эверест. Им движут неистовые порывы души, которые неминуемо подхватываются верой. И вера дотягивает человеческое существо до пика, на котором процветает Добро.