Поезд тронулся. Начался новый временной отсчет моей жизни. Состав набирал скорость и уносил нас в новую жизнь. Мы ехали домой, и — уверяю вас! — борзой щенок знал, куда едет.
Проводница проверила наши билеты, ветеринарную справку о здоровье Анфисы, и мы стали располагаться в купе. Анфиса разместилась на моей купейной полке, которую с полкой сына разделял узкий проход. Девочка внимательно пронаблюдала, как я выставляю на столик продукты, большую часть которых составляли съестные запасы щенка. Только я закончила распаковывать сумки и присела на полку отдохнуть, как Анфиса прошла по ней к столику и стала обнюхивать стерилизованные Милой банки с кашей и магазинные пакеты с молочными сливками. «Давайте, поедим, что ли!» — говорила она всем своим видом. Всю дорогу Анфиса то ела, то просилась в туалет, то спала возле меня. На полу купе, в проходе я расстелила клеенку и положила на нее газеты, припасенные для неотложных дел щенка.
Анфиса периодически трогала меня лапой за плечо и заглядывала в глаза, в том числе и ночью. Я опускала ее на газеты. Справив свои надобности, девочка ставила передние ноги на полку, прося вернуть ее на место. Я поднимала маленькую борзую с пола и выразительным голосом хвалила. За проявленное понимание Анфиса благодарно лизала меня в лицо — она старалась быть чистоплотной, хотя ей было нелегко постоянно контролировать свою развивающуюся плоть и сдерживать ее ускоренные естественные процессы.
Когда же девочку похвалил сын, она выслушала его внимательно, но с некоторым высокомерием, словно царица, вынужденная принимать комплименты своего придворного, и раздраженным щенячьим фальцетом протявкала в ответ: «Это элементарно. Я же — воспитанная собака». Сын был молодым мужчиной, и Анфиса посчитала, что перед ним должна «держать марку».
Нам было уютно втроем в купе — этом маленьком домике на постукивающих по рельсам колесах. За окном быстро сделалось темно, но укрепленный на стене телеприемник скрашивал путешествие сменяющими друг друга интересными художественными фильмами. До глубокой ночи мы смотрели на экран и на спящую в моих ногах Анфису. Когда экран потух, я закрыла купе на замок, и сон сморил меня и сына. Возвращенное спокойствие нашего бытия оберегало живое тепло, исходившее от Анфисы.
Утром сын рассказал, что на рассвете осуществлялась проверка документов у пассажиров поезда. Наше купе открыли снаружи специальным ключом. Проводница и сотрудник милиции через дверной проем оглядели купе; задержали внимание на столике, заставленном собачьими мисками, на спящей Анфисе, раскинувшей в разные стороны свои лапки; мельком посмотрели на меня и сына; заулыбались и купе закрыли. Сын услышал, как мужской голос за дверью с уважительной интонацией произнес: «Борзая… Маленькая, а уже красивая».
Поутру Анфиса начала буйно радоваться: предчувствовала близкую встречу с родней. Девочка как сказилась («как сказилась», — так выражалась моя бабушка, когда кто-нибудь начинал буянить без удержу) — безостановочно прыгала с моей полки на полку сына и обратно. Как только вдали замаячили знакомые очертания нашего города и мы стали собирать сумки, Анфиса, как по волшебству, утихомирилась.
— Почем ныне борзые щенки? — от нечего делать поинтересовался водитель такси, подвозивший нас к дому.
— По-божески, — неопределенно ответила я.
Звонок в квартиру оповестил мою маму о нашем прибытии. С сияющим как солнце лицом, она бережно забрала у меня Анфису и прижала к груди, как самое бесценное сокровище. Мама поцеловала девочку в ушко и унесла в зал. Сармата и Наяна мама предусмотрительно закрыла в других комнатах. Знакомство щенка со взрослыми собаками должно быть поэтапным и осуществляться с большой осторожностью, поэтому на первых порах мы разместили Анфису в зале, который надежно закрывался.
Мама посадила Анфису на диван и застыла, глядя на нее. Не отводя от малышки взгляда, мама сказала: «Она очень красивая, но совершенно не похожа на себя бывшую. Выглядит, как ангелочек. Все же я чувствую в ней нашу Анфису. У нее глаза Анфисы и ее нежность — незабываемая нежность. От этой девочки веет Анфисой, и сердце мое подсказывает, что это она».
Мама замолчала, а Анфиса царственно прошествовала к ней по дивану и протянула переднюю лапу, как делала это в былой жизни. Мама упрятала лапку девочки в ладонях и резко опустилась на колени — ноги ее подкосились. Мамино лицо оказалось прямо перед мордочкой борзой девочки, и Анфиса незамедлительно воспользовалась этой близостью — по-родственному полизала маму в нос и губы. Мама заплакала. Слезы струились по маминым щекам, а она говорила, обращаясь к щенку: «Анфисушка, Фисенька, Фися, Фисуля, так это — ты?!»