Когда Сармату исполнился год, мы с удивлением обнаружили, что совершенно забыли о его дрессировке. И прекрасно! С Айной все обстояло по-другому. В силу непредвиденности, независимости и вредности натуры девочки следовало приучить ее хоть к какому-то послушанию. Для этого мы и заставляли девочку «зубрить» элементарные команды. Сармат запоминал команды и приноравливался к жизненному укладу семьи самостоятельно и осознанно. Он вырос по классической схеме воспитания борзых щенков, которых ни в коем случае нельзя дрессировать.
Дрессировка убивает в борзых врожденную свободу духа и такие природные качества, как азартность, смелость, энергичность, злобность и жадность к зверю. Все перечисленные составляющие охотничьей досужести (так это называлось в старину), иными словами, атрибуты борзого нрава, являются признаками породы, которые надобно не губить, а поощрять в собаке при ее воспитании. Воспитание — целенаправленное, ежедневное общение с борзым щенком и объяснение ему в игривой и дружеской форме, что позволительно, а чего он делать не вправе — и есть единственно возможное обучение борзых для блага совместной жизни.
В образе Сармата мы получили вежливого, любящего члена семьи и трудолюбивого охотника. Он радовал нас и дома, и в полях. Единственное, что мы затвердили с ним на память, так это команду: «Назад!» Ее отработали автоматически. Она была у нас уже в крови, как главная, сохраняющая борзой жизнь.
Летом, в июле, как обычно, я с сыном, Айной и кошкой Машкой отправились на отдых к маме. Сармат остался с мужем, который взял отпуск. Никто не ожидал, что молодой кобель тяжело будет переживать разлуку. Он впал в депрессию: отказывался от пищи и пел супругу заунывные песни. Отдушиной для Сармата стали поздние летние вечера, когда муж уводил его во влажную и слегка прохладную тень лесополос, разделявших заветренные и иссохшие июльские поля. Они совершали прогулки и поутру, но не спадавшая даже ночью жара, помноженная на соприкосновение с теплой росой, не приносила облегчения.
За неделю до окончания нашего отдыха супруг позвонил мне и пожаловался на уныние Сармата. По улицам тот ходил с опущенной головой, как потерянный, и вымещал пасмурное и разбитое состояние души на крупных домашних кобелях с преуспевающими выражениями на мордах. Сверкая кровинками в уголках глаз, он злобно рвал в их сторону поводок и страшно, дико рычал. Испортив настроение собачьим сородичам, Сармат испытывал слабый кайф и старался забыться в спячке. Муж просил немедленно возвращаться. До конца отпуска была еще неделя.
Айна не страдала. Ей было хорошо у мамы в квартире в дубовой роще. Айне пришелся по душе мягкий и влажный климат маленького приморского городка, где жила мама, а также свежесть рощи, усиливаемая протекающим через нее ручьем. Ночи Айна проводила на балконе, и влага морского воздуха, пропитанная прохладой рощи и ручья, погружала девочку в блаженный мир летних сновидений. Над ней парили летучие мыши, отбрасывая от своих крыльев величественные лунные тени на балкон. На заре Айна вдыхала ароматы распускающихся цветов и слушала шептание травы под слабыми порывами утреннего ветерка. Щебетание птиц навевало на нее романтический настрой: она вспоминала, что дома ее ждет не дождется молодой и славный кобель.
Расставаться с прелестью подобного существования на неделю раньше запланированного срока не хотелось, но состояние Сармата взволновало меня не на шутку, и мы прервали отпуск. Сармат встретил меня, маму и сына бурно и радостно. Он торжествовал и ликовал: все близкие ему люди снова рядом. На Айну Сармат зло рыкнул с порога, а та глуповато улыбнулась и юркнула в зал — от греха подальше. Машка, не замечая настроения Сармата, гордо прошествовала на кухню, а кобель проводил ее тяжелым взглядом.
Облизав мое и мамино лицо, Сармат стал приветствовать сына. Кобель прижал ребенка к стене и зацеловал до одури. Я воспользовалась предоставленной свободой и направилась в зал, но Сармат настиг меня одним прыжком и опрокинул на пол. Кобель позволил мне перевернуться на спину и навис надо мной, не разрешая подняться. Он с усердием вылизывал мои глаза и страстно покусывал мочку моего уха. Было щекотно, и я рассмеялась. Сармат посмотрел на меня, и его горячее дыхание сорвалось на вздохи и придыхания. «Гкха-а-а, гкха-а-а, — зашептал мне кобель, с нежностью всматриваясь в глубины зрачков и погружая в них свои недавние горькие думы. — Где ты была? Почему бросила? Как ты могла? Никогда больше не уходи, я не выношу разлуки». Мне было стыдно перед любимым кобелем.