Он говорит ей, что всё в порядке и забирает платье, чтобы помочь.
Всё ещё сидя в кресле, он кладёт платье себе на колени, а она стоит перед ним, ожидая, и внимательно наблюдая, пока он расстёгивает пуговицы. Когда платье расстёгнуто, она радостно вскрикивает и, прежде чем он успевает её остановить, стягивает ночную рубашку через голову.
Внезапно она обнажается перед ним.
Что ещё хуже — начинает расплетать косу и расчёсывать волосы пальцами. Они падают на плечи, вьющиеся, золотисто-коричневые, мягкие, густые и красивые. Конечно, он видел её тело много раз.
Но сегодня всё иначе.
До сих пор она не стеснялась. Скромность не является приоритетом в её складе ума. Он считает, что в этом отношении она совершенно невиновна. Она — Ева, ещё не вкусившая запретного плода.
Её кожа бледная, за исключением веснушек на носу. Румянец больше не может разукрашивать её щеки. Вблизи можно увидеть паутинку синих и зеленых вен прямо под кожей. А сейчас он очень близко.
Фактически, её грудь находится на уровне его глаз. Он протягивает ей платье. Неизвестно, как долго он сидел, не двигаясь.
Он замечает, что она смотрит на него со слегка приоткрытыми губами. Она часто так делает, когда чем-то интересуется, но сейчас её взгляд посылает жар прямо в его пах.
Резко втянув воздух, он пытается обуздать реакцию своего тела.
— Красиво? — спрашивает она, и она могла иметь в виду много вещей. Он клянётся, что видит в её карих глазах почти игривую хитрость.
Быть может, она не так уж невинна?
Он кивает, не доверяя своему голосу, и глотает ком в горле.
Она протягивает ему руку, и в этот момент она — его личная Ева. Первая женщина, единственная женщина. Или, возможно, она является яблоком — запретным грехом и знанием, завёрнутыми в привлекательную упаковку. Её мание — древний жест, не требующий слов.
Платье падает на пол, ложась поперек белой линии, как мост.
Он встает, бормочет извинения и уходит, не заметив её лёгкого раздражения.
Тем не менее, день не прошёл даром. Она поднимает платье и надевает его, с лёгкостью застёгивая пуговицы.
*
Оглядываясь назад, можно сказать, что это было неизбежно.
В ту ночь он слишком много выпил, пытаясь подавить свои тёмные эмоции.
Кровать, та, которую они делили, когда были женаты, похоронена под грудой её одежды. Он вытащил все её вещи, и бросил на кровать. Затем он собрал в доме каждый клочок бумаги, на котором есть её записи, от исследовательских заметок до списков продуктов, и сложил их в стопку.
Последней он достает её палочку. Он не прикасался к ней с тех пор, как потерял жену. Палочка ощущается как она. Сидя посреди кучи воспоминаний, он держит в руке её палочку и допивает бутылку водки.
*
Продолжается их рутина, но теперь всё ощущается по-другому.
Теперь он осознаёт, что, хотя технически она не живая женщина, она определенно выглядит соответствующе. И не просто как женщина. Она даёт ему смысл просыпаться каждое утро. Его сердце бьется быстрее, когда она улыбается.
Их разговоры тоже меняются. Теперь она задаёт больше вопросов. Как прошёл его день? О чём он думает? О чём мечтает?
Он знает, что они на опасной территории. Она приближается к вопросам, на которые у него нет ответов.
Он живет в страхе, что она спросит его, кто она такая.
*
Она смотрит детские книжки с картинками. Всё, казалось бы, обыденное, для неё — настоящее чудо. Её любопытство такое же ненасытное, как и при жизни. Когда они заканчивают с книгами, она складывает их в кучу возле своего матраса, сидя на полу.
Теперь она постоянно носит синее платье. Юбка поднимается вверх, собираясь высоко на её бедрах.
Он смотрит и вспоминает, какая мягкая на ощупь её кожа под его пальцами и губами. Он вспоминает её сладкий мускусный запах, когда он находится между её ног, вкус её возбуждения на своём языке. Трепет её пальцев, пробегающих сквозь его волосы.
— Драко?
Она пытается привлечь его внимание.
Он ёрзает на стуле, пытаясь облегчить болезненный дискомфорт из-за ноющего члена.
— Я… хочу больше, — говорит она ему.
Его глаза поднимаются, чтобы встретиться с ней.
О, она говорит о книгах.
«Да, больше», — думает он.
*
La Vie En Rose мягко играет на фоне, когда он сидит в кресле и читает ей «Перикла».
Сегодня утром она беспокойна, ходит, заламывая руки, плюхается на матрас и хмурится. Он захлопывает книгу и спрашивает, в чём дело.
— Почему… ты не хочешь… меня?
Вопрос потрясает его. Он уверяет её в обратном.
— Тогда… почему… ты там? — она указывает на то место, где сидит он, по другую сторону линии. — А я… тут?
— Так и должно быть, — отвечает он. Она не сможет жить на его стороне линии. Он напоминает ей об этом.
— Так… подойди ты… ко мне, — просто говорит она.
Нет. Он объясняет, что его задача — лечить и заботиться о ней. Это всё, что он умеет.
Она хмурится ещё больше. Не отводя от него взгляда, она расстёгивает петельки на передней части платья.
— Прекрати, — ругает он.
Платье распахнуто до талии, и он может видеть гладкую кожу от её шеи до пупка. Она приподнимает плечи, и платье соскальзывает с одного, обнажая грудь. Её глаза всё ещё смотрят на него, призывая отвести взгляд.
Он смотрит ниже, чувствуя, как она следит за его взглядом. Его глаза слегка расширяются, когда он видит, что её рука теперь сжимает грудь, рассеянно играя с розовым соском.
— Подойди… ко мне… Драко.
Он говорит что-то непристойное и закрывает глаза.
— Я не могу этого сделать, — говорит он ей, даже когда поднимается на ноги. — Это неправильно, — твердит он, переступая белую линию.
Когда он подходит к ней, его поцелуй — это акт чистого, неподдельного голода. Он стонет в рот, выливая всё горе, боль и тоску, накопившуюся за год. Она не похожа ни на одну женщину, с которой он был, и уж тем более не на его жену. Но она чертовски близка к ней, а он в отчаянии.
Он на пределе. Не было ни единого шанса, что он смог бы сдержаться после месяцев непосредственной близости, отсутствия прикосновений и её невысказанного, постоянного приглашения нарушить все свои правила. Их прелюдия началась уже давно.
«Я не использую её», — говорит он себе, расстёгивая штаны. «Это взаимно», — думает он, поспешно показывая ей, как прикасаться к нему, как сжимать и дрочить его член. Он безумно хочет, чтобы она прикоснулась к нему.
Её движения не такие поспешные, как его, и она внимательно слушает инструкции с восхищённым вниманием, приоткрытыми губами и нетерпением, которое заставляет его кончить быстро и очень сильно. Он со стоном откидывается на стену, совершенно истощённый.
Туман желания и горя немного рассеивается, и теперь ему стыдно.
Трясущимися руками он застёгивает брюки, а затем пытается натянуть её платье, но у неё другие планы.
Она падает на колени. Прежде чем он успевает осознать её намерения, она слизывает сперму с его брюк, с рук, где та стекает по суставам. Затем она наклоняет голову к каменному полу, но он поднимает её, останавливая.
Её рот и нос измазаны, одна капля стекает с подбородка. Он чувствует, как снова становится твердым.
— Ты доволен? Я… делаю тебя… счастливым?
Он моргает.
— Да, — говорит он, слегка встряхивая её, вероятно, вкладывая слишком много гнева в ответ. Он направлен не на неё. Конечно, она делает его счастливым.
— Я хорошая девочка?
— Очень, — уверяет он её. А потом он осыпает её теми словами, которые ему было трудно произнести, когда она была жива. Она — всё, что он когда-либо хотел. Она его мир, его сердце.
Очевидно, это правильные слова, потому что она обвивает руками его шею и встаёт на цыпочки, чтобы поцеловать. Он чувствует, как её груди прижимаются к нему, и ощущает вкус её губ.