— Лучшее, что ты можешь сделать, — это не говорить ничего, — заявила она. Взяв меня за руку, она помогла мне подняться и предложила пойти в маленький дом для очень длинного и важного разговора.
Мы не вошли вовнутрь, а сели на скамейке перед главным входом. Молча мы просидели около часа. Потом Эсперанса повернулась ко мне; казалось, она совсем не видела меня. Мне даже стало интересно: может быть, она забыла, что я пришла с ней и сижу рядом. Не осознавая моего присутствия, она встала и отошла на пару шагов от меня, внимательно посмотрела на другой дом, скрытый деревьями. Прошло еще некоторое время, прежде чем она произнесла:
— Я ухожу далеко.
У меня появилось странное болезненное ощущение в желудке, но я так и не смогла понять его причины: был ли это страх, надежда или волнение. Я знала, что она имеет в виду расстояние не в смысле миль, а говорит о других мирах.
— Меня не заботит, как далеко мы пойдем, — сказала я. Это были просто слова, далекие от того, что я чувствовала на самом деле. Я отчаянно желала знать, но не отваживалась спросить, что случится в конце нашего путешествия.
Эсперанса раскрыла руки так широко, как будто хотела обнять садящееся солнце. На западе небо было огненно-красным; далекие горы — темно-пурпурными. Легкий бриз прочесывал деревья; листья мелькали и шуршали.
Час молчания истек, но все оставалось на своих местах. Наступление сумерек сделало неподвижным все вокруг нас. Звуки и движения прекратились. Очертания кустов, деревьев и холмов вокруг выделялись так четко, что казались выгравированными на небе.
Когда тени уже сползли на нас и охватили потемневшее небо, я пододвинулась ближе к Эсперансе. Вид замершего за деревьями дома с его огнями, мелькающими, как светляки в темноте, разбудил какие-то очень глубокие чувства внутри меня. В тот момент они не соответствовали ни одному из возможных ощущений, но были похожи на смутную грусть, ностальгическую память, теряющуюся в детстве.
Должно быть, меня полностью поглотили грезы; внезапно я обнаружила, что иду рядом с Эсперансой. Усталость и прежняя тревога полностью исчезли. Переполненная огромным количеством энергии, я шла в каком-то экстазе, молчаливо счастливая, а ноги не просто по моему желанию, но сами двигались вперед.
Дорога, по которой мы шли, внезапно оборвалась. Земля поднялась и деревья вытянулись над нами. То тут, то там были разбросаны гигантские валуны. Откуда-то издалека доносился звук текущей воды, похожий на тихое успокаивающее пение. Почувствовав внезапную усталость, я оперлась на один из валунов. Мне захотелось, чтобы наше путешествие тут и закончилось.
— Мы еще не достигли цели! — крикнула Эсперанса. Она уже прошла полпути вверх по скалам и двигалась с проворством горной козы. Она не ждала меня и даже не оборачивалась назад, чтобы посмотреть, иду ли я за ней. Короткий отдых отнял у меня последние силы. Судорожно глотая воздух, я быстро прошла по камням и стала карабкаться вверх.
На половине подъема тропа продолжалась среди огромных каменных глыб. Сухие и ломкие растения приятно похрустывали на темной в свете раннего вечера тропе. Воздух тоже изменился; он стал влажным и дышать было легко. Эсперанса безошибочно двигалась по узкому проходу, наполненному тенями, шелестом и безмолвием. Она узнавала каждый таинственный ночной звук и могла определить каждый из этих криков, зовов и свистов.
Путь закончился у нескольких ступеней, вырубленных в скале. Ступени вели на холм, где было разбросано множество камней.
— Возьми один, — предложила она, — и положи в карман.
Истертые, как гладкие булыжники мостовой, камни вначале казались совершенно одинаковыми. Но внимательно рассмотрев, я заметила, что все они разные. Некоторые из них были такими гладкими и сияющими, что казались отполированными на станке.
Потребовалось некоторое время, чтобы найти один, который бы мне понравился больше других. Это был тяжелый камень, который легко ложился в мою ладонь. Он отсвечивал коричневым, пересеченным множеством полупрозрачных молочных жил, и имел клинообразную форму.
Я уронила камень, испуганная непонятным шумом.
— Кто-то идет за нами, — прошептала я.
— За нами никто не идет! — объявила Эсперанса. В ее взгляде было что-то среднее между удовольствием и скептицизмом. Видя, что я отскочила назад и спряталась за деревом, она тихо засмеялась и сказала, что вероятно это был настоящий лягушачий прыжок.
Я хотела было сказать ей, что лягушки не прыгают в темноте, но не была уверена, что это так. Меня удивило, что я не сказала это сразу же и с абсолютной уверенностью, что соответствовало моей привычке. — Со мной что-то не так, Эсперанса, — сказала я с тревогой в голосе. — Я — это не я.
— С тобой все в порядке, моя дорогая, — рассеянно заверила она. — На самом деле именно сейчас ты больше являешься собой, чем когда-либо.
— Я так странно себя чувствую... — мой голос иссяк. Я начала видеть картины всего, что случилось со мной с того самого времени, когда я приехала в дом ведьм.
— Очень трудно учить такой неконкретной вещи как сновидение, — сказала Эсперанса. — Особенно женщин. Мы слишком скромны и умны. Кроме того, мы были рабами всю нашу жизнь; мы знаем, как точно манипулировать окружающим миром, когда не хотим нарушить что-нибудь из того, что мы с таким трудом приобрели: нашу независимость.
— Ты считаешь, что у мужчин по-другому?
— Нет, так же, но они более открыты. Женщина сражается тайком. Ее любимый метод борьбы — маневр раба: казаться безумной. Она слушает, не уделяя внимания, она смотрит, не видя. — Она добавила, что инструктировать женщин — достижение, заслуживающее награды.
— Нам нравится открытость твоей борьбы, — продолжала она. — Это настоящая надежда для тебя. Больше всего мы опасаемся со всем согласных женщин, которые не думают о будущем и выполняют все, о чем их попросят, а потом возвращаются и обвиняют тебя, как только устанут или им станет скучно от всей этой новизны.
— Мне кажется, я начинаю понимать, — задумчиво и неуверенно проговорила я.
— Конечно ты начала понимать! — ее утверждение было настолько комически торжественным, что я начала смеяться. — Ты даже начала понимать, что такое намерение.
— Ты считаешь, что я начинаю становиться магом? — спросила я. Все мое тело дрожало, как будто я старалась подавить приступ хохота.
— С самого дня приезда ты все время то входила в состояние сновидения, то выходила из него, — объясняла Эсперанса. — Поэтому ты так часто засыпала. — На ее улыбающемся лице не было не то что издевательства, но даже следов снисходительности.
Некоторое время мы шли молча, а потом она объяснила, что различие мага и обычного человека в том, что первый может входить в состояние повышенного осознания по желанию. Она часто слегка дергала меня за руку, будто подчеркивая каждое слово своего утверждения, а потом доверительным тоном добавила: — Ты постоянно сновидишь потому, что мы создали что-то вроде защитного кокона вокруг тебя с первой ночи, когда ты приехала, чтобы помочь тебе привести в порядок свою энергию.
Потом она призналась, что с момента, когда они впервые встретили меня, они дали мне прозвище Фосфорите, маленький огонек. — Ты сгораешь слишком быстро и бесполезно. — Она жестом попросила меня сохранять покой и добавила, что я совсем не знала тогда, как сфокусировать свою энергию. — Основным следствием этого было то, что ты постоянно поддерживала образ себя. — Она снова знаком попросила меня помолчать и сказала, что то, о чем мы думаем как об индивидуальности, на самом деле только идея. Она заявила, что весь объем нашей энергии расходуется в зависимости от этой идеи.
Эсперанса слегка подняла брови и на ее лице появилось выражение некоторой торжественности. — Достичь состояния отрешенности, когда личность — только идея, которую можно изменить по желанию, это действительно магическое действие, самое трудное из всех, — сказала она. — Когда идея личности отступает, у магов появляется энергия, чтобы нацелиться на намерение и стать большим, чем то, что мы считаем нормальным человеком.