— Андрей, — сказала мать,— меня шокирует твой тон и вообще твоя манера разговаривать. Ты так со всеми говоришь?
— Как — так?
— Столь деликатно.
— Но, мама, зачем пугать меня? Мои сверстники лучше всего понимают язык кулаков. Так что… Значит, ты возражаешь? Выходит, я обязательно должен стать летчиком. Прискорбно.
Утром Андрей догнал Сергея возле железнодорожной станции.
— Слушай, — сказал он.
— Слушаю.
— Дома все против.
Сергей хотел возразить, но Андрей быстро добавил:
— Подожди, побереги свое красноречие для более достойного человека, чем я. Значит, надо попробовать. Ну, я молодец?
— Тебе лучше судить самому.
— О себе?
— А ты ждешь, когда тебя будут хвалить?
— Признаюсь, люблю, когда меня хвалят.
— Ну, что ж, и это хорошо.
Четыре дня они провели на товарной станции, разгружали вагоны с цементом. Трехпудовые мешки переносили из вагона на автомашины.
Андрей приходил домой усталый и вскоре ложился спать.
Потом, когда утром пятого дня он не пошел на станцию, мать сказала:
— Я заплатила за лошадь, которую ты разбил. — Она подчеркнула вину Андрея. — Деньги, заработанные тобой, можешь употребить куда угодно.
— Мама, это невозможно,— запротестовал Андрей.
— Возможно,— спокойно ответила мать. — Поезжайте,— сказала мать,— с Сережей вниз по Днепру. Ты же никогда не ездил вниз по Днепру?
— Никогда,— согласился он. — Но я так не могу.
— Тебе приказывает мать.
Андрей подумал.
— Хорошо. Только знай, что ты неправа…
Поездка состоялась.
Андрея позвали.
— Андрей, первые в этом году арбузы! — сказала мать.— Тебе сейчас отрезать или после обеда?
— Арбузы? Да… после обеда,— ответил Андрей.
Мать ушла.
— Арбузы? — спросил себя Андрей.
…Как-то, в курсантские годы, Андрей со своим одноклассником Сашей Ясновым, будучи в увольнении, остановились возле горы арбузов, сваленных прямо на улице.
Покупали арбуз две девушки.
— Что вы, он зеленый! — воскликнула одна, когда продавец положил на весы арбуз.
Андрей протянул к арбузу руку и щелкнул по корке. Звук ему понравился. Он взглянул на хвостик арбуза.
— Прекрасный,— сказал он.
— Простите, но откуда вы можете знать? — удивилась вторая девушка.
— Давайте уговоримся. Сейчас его вскроют. Если я не угадал, я плачу за него.
— А если угадали?
— То вы меня и моего друга приглашаете в гости пить чай с клубничным вареньем.
— О!
— А что? Разве мы такие уж плохие хлопцы? Вы посмотрите на него. Он же красив, как Милица Корьюс!
Все засмеялись.
Арбуз оказался спелым.
Андрей с Ясновым действительно пили чай с клубничным вареньем, но девушки им показались слишком скучными. Обе они учились в университете на философском факультете. Уходя, Андрей даже сказал:
— Вот и вправду неземная тоска.
Андрей протянул руку к столу, провел ладонью по льняной скатерти, нащупал пальцами пачку папирос, придвинул к себе, потом отыскал коробку спичек.
Он достал папиросу, сжал, и тут же резко бросил ее на стол, и оттолкнул от себя и пачку и спичечный коробок, но сделал это столь резко, что папиросы полетели через весь стол, на пол, и скатерть медленно поползла по столу вслед за ними.
Вошла мать.
— Тебе подать папиросы? — спросила она,
— Нет. Выбросить их.
— Но ты полчаса назад просил купить папирос!
— Я ошибся. Не надо. Я ошибся. Ошибся,— еще раз выдавил он.
— Ты хоть одну выкурил?
— Ни одной. Я ошибся.
— Какой ты, Андрей,— прошептала мать.
— Что ты говоришь?
— Уйти?
— Не знаю. ,,
— У мепя пирог в духовке. Он может подгореть.
— Конечно. Мне не скучно, мама. Это так. Пройдет.
Мать ушла…
Полковник Яснов испытал славу дважды. В первый раз в воздушном бою, в окрестностях Никополя, он, уже командир авиационного истребительного полка, сбил в течение сорока минут пять немецких самолетов — и маленькая золотая звездочка засверкала на его груди, и многие газеты печатали его портреты и описание боя.
Во второй раз это случилось после войны, когда отставной, еще, не старый полковник, находясь в госпитале, за полтора месяца написал сто пятьдесят страниц своих военных воспоминаний. Книжка была издана. За ней последовали еще три — и все о летчиках, хотя и не все о летчиках военных.
Сам он объяснял свою славу — и ту, и другую,— таким образом:
— В первый раз я вдруг понял, что мне все равно — вернусь я домой или нет,— возвращаться было некуда, и никто не ждал меня, и не было тех, кто ждал меня еще месяц назад. Во второй раз мое подсознание продолжало считать меня одиноким, хотя я все время был среди людей. Оно считало, что мне не с кем говорить — и заставило говорить с самим собой. Ведь моя первая книжка — разговор с самим собой. Даже спор. А порой поиски чего-то того, чего в моей жизни уже не будет.