— А теперь — домой.
Дорога в город шла по степи, потом пересекала привокзальные пути и вливалась в широкую улицу, посередине которой шествовала линия высоковольтных передач.
— Я не могу,— сказал по дороге Андрей,— отступать. Понимаешь, я бы не вынес, если б какая-нибудь соседка сказала про меня: вот Пестов попробовал, а у него ничего не получилось. Такого у меня в жизни быть не может. Понял? Тебе, наверно, смешно?
— Нет. А почему мне должно быть смешно?
— Я тебе признаюсь в таких вещах!
— Если б не эти твои признания, я бы все еще думал о тебе, как думал раньше.
— Как ты обо мне думал? — Андрей снял сандалеты и пошел босиком.— А, Сережа?
— Неверно думал.
— А я о тебе все время думал правильно. Не ошибался.
— Потому что ты жил двойной жизнью, а я — одной.
— Как двойной?
— Подумай.
— Собственно,— согласился Андрей,— над чем думать? Действительно, живу двойной жизнью. Внутри я лучше, чем снаружи у меня получается. Все кого-нибудь обижаю.
— Чтоб не обижать других, ты можешь свои железобетонные остроты оттачивать на мне. Мою шкуру ты не пробьешь.
— Нет смысла. Не люблю, когда не получаю сдачи.
— Я тебе сдачу буду выдавать раз в месяц. Но полной мерой. Буду ставить к стене и бить. Согласен?
— Трогательная доброта!
Сергей остановился, вскинул голову. Андрей тоже посмотрел вверх.
— Ого! — вырвалось у него.— Мы не успеем!
С юго-запада сплошной стеной, спеша и наползая друг на друга, прорывались из города в степь ливневые тучи.
Серая стена поглотила солнечный диск и из пыльно-серой мгновенно превратилась в тяжелую мутно-синюю глыбу. Потемнело, и ощутимее стал ветер — колючий, порывистый и холодный.
— Ну? — спросил Сергей,
— Решай ты!
— Назад!
Они побежали назад, к ангару.
Издалека и откуда-то не со стороны догонявшей их тучи докатились разрозненные, отрывистые и даже приглушенные громыхания. Дождь все-таки настиг их. Он был столь силен, что в одну минуту сделал бессмысленным дальнейший бег по мокрой и оттого уже вязкой земле. Друзья пошли не спеша.
— Есть хочу! — крикнул Андрей, но шум ливня смял его крик, не донеея даже до Сергея.
У открытой двери ангара сидел инструктор с двумя новичками. На газете валялись ломоть хлеба и надрезанная луковица.
— Подожди,— сказал Андрей одному новичку, протянувшему руку к хлебу.— Угости лучше меня. Путникам, застигнутым грозой, даже ночлег предоставляют. И ты уже обманул червячка, а я умираю от голода.
Ему отдали кусок хлеба.
— Сережа, поделимся с тобой? — спросил Андрей.
— Если ты мне друг,
— Друг.— Андрей разломил кусок и протянул половину Сергею, но тот отстранил руку Андрея.
— Если ты мне друг,— сказал Сергей,— то съешь сам.
— Друг! Все бы друзья были такие, как ты! Вот был бы этот мир!
Он уничтожил остатки ужина за полминуты.
Ливень не переставал, он был из тех, юго-западных, которые льют часами.
— Ну как, новички? — спросил Сергей.— Освоились? Небо — это самая что ни есть романтика.
Из темноты ангара недовольный голос добавил:
— Держи только ремень потуже, чтоб брюхо не лопнуло.
— Эй ты,— сказал Сергей,— старый лопух, никак не можешь третий разряд выполнить, вот и ворчишь.
— Романтик! — опять раздался из темноты скрипучий голос.— Все самое обыкновенное, да и романтика-то твоя тоже самая обыкновенная. Словечко просто модное. Обыкновенная романтика — другое дело.
— Врешь ты,— сказал Сергей.— Романтика обыкновенной быть не может. То, что выдают такие ужи, как ты, за обыкновенную романтику, всего-навсего однодневная необычность. И все. Вы его не слушайте,— обратился Сергей к новичкам.— Он и герою может наплевать в душу. Есть вечная романтика. Это что-то такое глубоко внутреннее, что не позволяет человеку опускаться даже в самых низменных обстоятельствах. Вечная романтика. А он? — Сергей взглянул в темноту ангара.— Он просто не туда попал, ему бы резиновые калоши заливать, а не в небе летать. Ты, слушай! — крикнул Сергей.— Как ты думаешь, Чкалов — романтик или просто хвастун? А? В двадцать седьмом году в Иркутске Чкалов, еще совсем молодой, принимал у Слепнева старую машину. Ну, Слепнев и в двадцать седьмом году уже опытом мог поделиться с кем угодно. «Без излишней нагрузки года три проходит»,— сказал Слепнев. Чкалов в общем остался доволен машиной. Ему предложили погрузить ее на платформу и отправляться в Ленинград. Он возмутился. «Почему поездом? Я на ней полечу!» А ему ответили — нельзя. «Эх, Маврикий! — воскликнул он, обращаясь к Слепневу.— Вот никак не удается зацепить такую машину, чтобы на ней пролететь без посадки несколько тысяч километров! Я бы показал, как надо летать». Ну, что это, а? Хвастовство? Тщеславие? Чего ты молчишь? Нет! Он показал. Через десять лет на самолете АНТ-25 из Москвы на остров Удд. Или вот, слушай. В сорок седьмом году Евгений Яковлевич Савицкий, тридцати семи лет, уже генерал, во главе группы из пяти реактивных самолетов впервые в мире выполнил групповой высший пилотаж. Он мог спокойно наблюдать с земли, но он полетел с другими. Что это? Что ж другое, если не романтика? Молчишь? Вот такие, как ты, все и поганят.— Сергей откинулся на брезент.