— Что ж теперь беспокоиться, — Надин устало побрела по коридору. Услышала за спиной торопливый перестук Ольгиных каблучков.
— Не сердись на меня, — девчонка была само благодушие. — Зато я больше не думаю о терроре. Как ты и хотела.
Паша, узнав новости, только покачал головой. Он тоже устал от потрясений.
— Прошу ко мне, — отстранив дочь, норовившую проскочить вслед за Снегиревым в кабинет, Матвеев закрыл дверь. Оля прильнула ухом к дубовому полотну.
— Ничего не слышно, — растерянный взгляд призывал тетку в сообщницы.
Надин, не отвечая, отправилась в свою комнату.
«Паша хоть вздохнет свободно. Олька затравила его совсем. Он уже боится оставаться с ней один на один», — вились в голове злые мысли. При всей любви к племяннице, терпеть глупые выходки было уже невыносимо.
Недолгий отдых прервало появление мужа:
— Он сказал, что ты написала ему письмо, с предложением приехать и продолжить отношения с Ольгой. Это правда?
— Да, — пришлось сознаться.
— Он сразу сорвался из Москвы, снял квартиру по соседству с особняком Люборецкого и тайно встречался с Ольгой каждый день.
— Я хотела отвлечь ее от террора.
— Тебе это удалось. Она, беременна.
Не одно, так другое! Тяжкий вздох Надин слился с не менее тяжким вздохом Матвеева.
— Я, наверное, тоже.
— Что ты тоже? Ты тоже встречалась с адвокатом? — Супруг не забывал о ревности, невзирая на свалившиеся новости.
Надин прильнула к Павлу, обхватила за крепкую шею, пожаловалась:
— Наверное, я тоже беременна. Меня тошнит и постоянно хочется спать. Задержка пока совсем маленькая, но грудь набухла. Пока рано радоваться, надо подождать.
Ждать не пришлось. Через час ситуация разъяснилась. Надин легла в, приготовленную горничной, ванну, закрыла в изнеможении глаза и то ли задремала, то ли размечталась. Мысли уплыли в туманную рябь, тело укутала теплая нега, на душе, впервые за долгое время, воцарился покой.
«Господи, как хорошо… — вырываясь из пут беспамятства, Надин открыла глаза. Вода в ванне была красной. — Господи, какой ужас…» — Она вскочила, с отвращением уставилась на струящуюся по ногам кровь. Внизу живота пульсировала боль, выталкивая с каждым толчком потоки красной влаги и беловатых слизистых ошметков.
— Господи, — застонала Надин и резким движением рванула пробку, закрывавшую сток в ванной.
Крупицы, так и не рожденной жизни и уже свершившейся смерти, растворенные в воде, весело булькая, понеслись прочь. Сухими глазами Надин смотрела, как исчезает то, что могло стать ее ребенком. Слез не было. Не было жалости к себе. Была пустота. И яростная готовность действовать.
Через три дня пришло письмо от Люборецкого. «Милая Надюша, — невзирая на недуг и возраст почерк у Прохора Львовича остался таким аккуратным, почти каллиграфическим. — Я, старый и больной, но и на смертном ложе, и в агонии, был и останусь разведчиком. Потому трудов разгадать вашу загадку мне не составило. Петр Травкин и есть знаменитый Аноним, статейками которого зачитывается страна. Не ошибусь, и указав источники его информации. Это вы снабжаете парня материалами, а стало быть, нарываетесь на неприятности. Ваши приятели эсеры — шутить не любят и за излишнюю болтливость обычно наказывают.
Впрочем, вы у меня — девочка умная и, не имея весомых аргументов, вряд ли бы стали связываться с сильным противником. В любом случае, можете рассчитывать на меня. Я не дам вас в обиду. ЦК боится моих дневников. На этом мы и построим нашу наступательную стратегию. Эсеры довольно поиздевались над вами. Их следует наказать. Как минимум поставить на место. Как только я выздоровею, сразу же напишу подробно. Готовьтесь, мы им покажем, кто в доме хозяин».
Увы, горько вздохнула Надин, она не могла ждать, пока Люборецкий придет в себя. Действовать требовалось немедленно.
— Это будет вам дорого стоить, — сказал Травкин, выслушав инструкции. — У меня, конечно. есть связи в уголовном мире, но не такие основательные, чтобы мне помогали бесплатно.
— Сколько?
— Узнаю — доложу.
Через день Петя назвал цифру
– Зачем так много?! — ахнула Надин.
— Вы знаете, сколько сейчас просят за билеты в городской управе? А в губернаторской канцелярии? Не говоря уже о полиции?!
На торжественный молебен, приуроченный к очередной годовщине сооружения храма святого Владимира, собрались приехать высокие правительственные чины: три министра, пара генералов и сам премьер — Андрей Аркадьевич Красавин. И праздничное мероприятие, и появление высоких гостей стали для города главным событием лета. Для большей ажиотации местные умники решили сделать молебен закрытым и пускать желающих только по пригласительным. Городской бомонд тот час ринулся добывать билеты. Всякий уважающий себя человек считал долгом попасть на молебен. Соответственно, всякий имеющий доступ к пригласительным, норовил заработать на этом. Желающие платили не торгуясь. Цены росли день ото дня.