Я думаю иногда: а что было бы, если бы я дрогнул, покорился судьбе — ведь обстоятельства были так явно против меня… Вся жизнь сложилась бы, вероятно, по-другому. Даже если бы я не попал в тюрьму за прогул, а просто возобновил бы свою работу слесаря-обходчика, а потом уволился бы (война кончилась, и вскоре было разрешено уходить с работы по своему желанию) и пошел учиться — все равно, той цепочки событий, которая стала развертываться в последующие десятилетия, уже не было бы, а была, бы какая-то иная. Поступил бы я в какой-то другой институт, и в другом году, и в иное место попал бы потом на работу, и не встретил бы именно тех людей, которые впоследствии стали мне близкими… Но ведь это — только часть более общей, обширнейшей проблемы: в какой мере человек сам создает свою жизнь, свою судьбу? Написано ли у него на роду, что вот именно так, а не иначе сложится его жизнь, или же он творит ее собственными усилиями, и все зависит от того, сделает ли он тот или иной шаг или нет, совершит ли роковую ошибку или вовремя остановится, не дойдя до той черты, за которой все пойдет под откос?
В древности знаменитый иудейский религиозный вождь и мудрец, раввин Акиба, сказал: «Все предопределено, но выбор есть». Как это понимать? Здесь кроется некое противоречие. На первый взгляд ясно: где-то на небесах начертано, что жизнь человека сложится вот так, и в какой-то момент он неизбежно сделает выбор, который изменит — к лучшему или худшему — всю его судьбу, но сам он этого знать не может, у него есть свобода выбора, и он взвешивает, прикидывает: выбрать эту профессию или ту, эмигрировать из своей страны или нет, согласиться занять такой-то пост или отказаться, вступить в эту партию или же в другую, пойти воевать за красных против белых или остаться дома, жениться на этой женщине или не торопиться — и так далее… Но ведь если «все предопределено», то выбора-то настоящего нет; человек только думает, что он сам что-то выбрал и по собственной воле совершил поступок, взвесив все «за» и «против», а на самом деле его натура, его характер, весь склад его личности, если угодно — определенная комбинация его генов вкупе с уже приобретенным им опытом — все это неизбежно толкает его к тому или иному решению, обуславливает необходимость данного поступка именно для данного индивида. И если он бы поступил иначе, а не так, как это и совершилось в реальности, — значит, именно это «иное» поведение и было ему предопределено. Тут выхода нет.
А может быть, никакой роковой детерминированности нет, и на каждой развилке жизни человек действительно волен поступать так, как он сам выбирает, и всегда есть альтернатива? Ответа на этот вопрос, мне кажется, нет, так же как нельзя ответить и на другой, в общем-то родственный, вопрос: вот человек вышел из дома, вспомнил, что он что-то забыл, вернулся, вышел опять — и попал под машину; а если бы он не вспомнил о забытом и не возвращался — он бы остался жив, ведь все решили несколько минут. Нелепая, жуткая случайность — или же так было предопределено, «от смерти не уйдешь», «если этой пуле суждено тебя найти, ты ее не избежишь»? Никто этого не знает и знать не может. Человек совершает поступок, в корне меняющий всю его судьбу, но может быть, он к этому поступку шел и готовился всю жизнь, все его врожденные, внушенные ему и развившиеся в нем под влиянием среды или же прочитанных книг черты, пристрастия, предпочтения неуклонно вели к тому, что в определенный момент он мог действовать только так, а не иначе — в противном случае он был бы уже другим, а не самим собой.
В одной и той же ситуации люди, вроде бы схожие по взглядам, воспитанию, интеллектуальному и нравственному складу, наконец — по кругу их знакомых и друзей — ведут себя по-разному, иногда занимают прямо противоположные позиции. Почему? Не всегда это можно понять, даже ориентируясь на прежние поступки человека. Часто это связано просто с силой характера. Я знал людей, в которых интеллигентность, порядочность, смелость (некоторые из них были героями на войне) сочетались с малодушием и конформизмом в гражданской жизни. У них не хватало духа противостоять давлению начальства или же просто пойти наперекор «мнению коллектива», т. е. стать «белой вороной». Люди в своем большинстве не могут быть уверены, как они поведут себя в экстремальной ситуации, например в концлагере или в лапах бандитов. И наоборот: человек, храбро державшийся под огнем противника, может потерять всякое мужество, попав, скажем, на прицел органов госбезопасности, опуститься до недостойного поведения. Таких примеров в советское время было сколько угодно. Я был свидетелем того, как в острой «политической» ситуации, сложившейся в нашем академическом институте в 80-е годы, вроде бы прогрессивно мыслящие и порядочные люди, оказавшись под прессом партийного начальства, вели себя недостойно по отношению к своим же товарищам.