Характерной чертой всех тоталитарных режимов является пробуждение всего самого низменного, что скрыто в человеческой натуре и что легче всего проявляется в толпе, попавшей под власть сознательно разжигаемых страстей. Это нагляднее всего было видно в нацистской Германии, но и в большевистской партии проявлялось почти с самого начала; не случайно ведь Троцкий называл Ленина «профессиональным эксплуататором всякой отсталости в русском рабочем движении». Нравственная отсталость русского народа, имеющая глубокие исторические корни, самым чудовищным образом проявившаяся уже в 17-м году, когда убивали офицеров, громили и жгли помещичьи усадьбы, уничтожали культуру, была в полной мере использована большевиками после их прихода к власти. Тогда это направлялось на иные объекты, а спустя тридцать лет настала очередь евреев. Поистине страшно было смотреть, как целый народ с великой культурой мгновенно поверил идиотским вымыслам о врачах, отравляющих младенцев. Конечно, до погромов, до убийств евреев на улицах дело не дошло, но ведь этого не было и в Германии при Гитлере, за исключением «Хрустальной ночи»: власти унижали и дискриминировали, а затем умерщвляли евреев, а народ оставался безучастным, одобряющим свидетелем. Так было бы и в Советском Союзе, если бы осуществился план депортации евреев. Прошли бы всенародные митинги с одобрением действий правительства. В начале 53-го года можно было слышать, как люди открыто говорили: «Много плохого сделал Гитлер, но самое худшее — что он не довел дело до конца, не всех евреев перебил».
Антисемитская кампания конца 40-х и начала 50-х годов показала полную моральную деградацию советского режима. И лишь случайность — ослабшее сердце Сталина — предотвратила зрелище окончательного, ни с чем не соизмеримого, поистине исторического позорища.
Параллельно с делом «убийц в белых халатах» развертывалось другое, гораздо менее известное «мингрельское дело» в Грузии. Все началось с ареста нескольких видных руководителей республики — Шония, Барамия и других — мингрелов по происхождению (как и Берия). Им было предъявлено обвинение в том, что они хотели оторвать Грузию от Советского Союза и присоединить ее к Турции. Абсолютный идиотизм обвинения в попытке присоединить христианскую Грузию к мусульманской Турции был очевиден, но никто, конечно, и пикнуть не смел. Вел это дело недавно назначенный министром внутренних дел Грузии генерал Рухадзе, и по его приказу был произведен обыск на тбилисской квартире Берия. Узнав об этом, Берия, живший в Москве, обратился лично к Сталину, который, однако, пожав плечами, сказал: «Слушай, Лаврентий, ведь это органы, ты их знаешь лучше меня, они и у меня могут обыск сделать». Тут Берия понял, что судьба его висит на волоске. Он вышел из доверия Сталина. Как впоследствии стало известно, Сталин, впав к концу жизни в маразм, готовил чистку своих старейших и ближайших соратников — Молотова, Ворошилова, Берия, Микояна. Но судьба пришла им на помощь — старый деспот умер, и все они облегченно вздохнули. Берия, фактически ставший самым могущественным человеком в Кремле, жестоко отомстил своим обидчикам в Грузии. «Мингрельское дело» было объявлено полной «липой», обвиняемые освобождены, Рухадзе арестован, в грузинской печати стали писать об «авантюристах типа Рюмина и Рухадзе». Но это был еще не конец. В том же 53-м году, принесшем стране столько потрясений, самого Берия арестовали и расстреляли, и такая же участь постигла его соратников. Освобожденные из заключения мингрелы были вновь арестованы, на этот раз уже как сподвижники Берия, и расстреляны, равно как и посадивший их ранее Рухадзе. В Грузии пели «грузинскую цыганочку»: «Арестуй меня, потом я тебя, потом снова ты, потом снова я, потом оба мы арестуемся».
Так, на жуткой трагикомической ноте, подошла к концу эпоха Сталина.
Смерть Сталина
Голос знаменитого диктора Левитана звучал с душераздирающим, небывалым трагизмом: «Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза, Президиум Верховного Совета СССР и Совет Министров с великой скорбью сообщают…» Мать выбежала на кухню: «Слышали? Сталин умер!» Соседка подскочила к ней и зажала ей рот рукой. «Вы что, с ума сошли? Замолчите!» — «Да ведь по радио сказали». — «Замолчите, что вы!» Вот так; такое было время…
Я приезжаю в институт, хотя и не собирался туда в этот день; я был уже аспирантом и посещал институт далеко не ежедневно. Но тогда собрались все — и студенты, и преподаватели. Мрачное, растерянное, подавленное состояние, все разговаривают полушепотом. Перед началом траурного митинга ко мне подходит Фарид Сейфульмулюков, будущий известный телевизионный обозреватель: «Как думаешь, Москву не переименуют в Сталин?» — «Да ты что?» — отвечаю я, а сам иду писать передовую в институтскую стенгазету — я ее редактор. Пишу: «В этот черный день…» Партийное начальство велит эти слова вычеркнуть: «В обращении ЦК таких слов нет».