«Целыми днями… Ли-ли… Лилиан лежала у моря… и в саду, который окружал ви-ви… виллу Ле… Лева… Левалли. В этом запущенном романтическом саду… саду встречались… на каждом шагу встречались мра… мраморные статуи, как в стихотворениях… Эй… Эй… Эй-хен… дорфа».
Тьфу, пропасть!
«Лучше прожить пять лет… чем про-про… про-су- ще-ство-вать, просуществовать пять минут». Что — лучше? Лучше просуществовать пять лет, чем прожить пять минут? Или лучше просуществовать пять минут, чем прожить пять лет? Или прожить пять лет, чем просуществовать пять минут?
Тоже непонятно. Почему? Кто это так уж точно знает?
«Счастье, конечно… в любви…» В любви? Ну конечно. Счастье в любви. Ничего особенного, «…но взаимной». «Счастье, конечно, в любви, но взаимной». Не правда ли, как замечательно сказано! Подумать только.
Ну, еще… Последняя. Что пишут в последней?
«Как же удержать этого… этого… огненного… нет, ог-нен-но-кры-ло-го Ки-ки… этого Ки-ки… Этого Ки-фа- ре-да, чье безмолвие яснее слов говорит о желании». Яснее слов говорит о желании? Как-то не очень ясно говорит. «Насытить его — значит расстаться с ним». Кого насытить? Этого Кикифареда? А расстаться с чем? Тоже с ним. Или с желанием?
Нет, с меня хватит…
И, пожалуй, как понять друг друга? Ох уж эти книжки! Пассажиры! Вы же сидите рядом, вы сидите напротив: женщина рядом с мужчиной и мужчина напротив женщины… И ни черта не понимаете! И не смотрите друг на друга…
А тут предъявляют автобусные карточки. Вы обращали внимание, как это делается? Вот старик вынимает карточку и показывает. А кондуктор в это время рвет билеты и на него не смотрит. А он говорит: «Карточка». И он кладет. ее обратно в карман. А потом снова вынимает. И говорит: «Карточка». И лицо у него такое… Что и не безбилетник он, а, наоборот, — имеет право, и желание показать достоинство, и абсолютная мольба на лице: «Обратите внимание!.. Карточка!»
И вот наконец Новый год! Я еду в автобусе. Еду встречать. Это же самый прекрасный, самый искренний и естественный праздник в году! Старое забыто — начинается новое… Как мне всегда хочется, чтобы праздник этот был чист, светел и красив! И я еду начищенный с ног до головы. А в кармане у меня соседкины пудреница и карандаш, а то даже бальные туфли, по одному в боковых карманах.
Автобус набит. Все красивые. Все шумят, смеются. Все радуются. Будет праздник. А праздник, быть может, — только ожидание его. И все напьются, будут пьяны, и мильон девушек потеряет свою невинность, будут разбиты тонны посуды… И недоедены, расплеваны, разблеваны тонны еды. Пищи… И все равно едут и едут на дни рождения и Новые года. И Новые года идут один за другим. Новые года — детские — елка и подарки под елкой и рано спать. Новые года — подростковые — посидеть немного за столом со взрослыми, молчать, краснеть — «жених растет», — и позволенная рюмка со всеми. И Новые года — не дома, а в компании — жмет рубашка, а рядом твоя соседка, и пить, пить, словно только это и делал всю жизнь, и потом ничего не помнить…
И ты едешь, едешь в автобусе встречать и встречать, Новый год, Новый год…
И вот я не еду встречать Новый год в автобусе… Это самый мрачный и, пожалуй, самый чистый Новый год в моей жизни. Я новичок, салага. Всего две недели в армии. И — ни копейки. Не открыть ни бутылки, ни даже пачки папирос. И приказ по отряду: в новогоднюю ночь — всем дома. То есть в казарме. Но «старички» кто ушел в самоволку, кто так нагулькался. А нам, новичкам, — и мечтать нечего. Кто-то пил одеколон. Но вот и одеколона нет. Кто-то разводит зубную пасту… А я… Я получил сразу три письма из Ленинграда, первые письма сюда из дому: от мамы, друга и от нее. И я не вскрываю письма, жду, чтобы открыть их в двенадцать. И мне погано. В основном погано потому, что завидую, завидую… И мне кажется, бог как весело! встречают там, в Ленинграде. И память подсказывает только соблазнительное, прекрасное, радостное. И. растравляю, растравляю себя и не могу остановиться. Потому что я верю, верю, что они любят меня там… Но все они сейчас встречают, и пьют, и не помнят обо мне. Конечно, вспомнят — но забудут… Потому что я — не к празднику. И мать — она любит меня больше всех, — и она сидит сейчас дома, и богатый стол, и все вокруг любимые люди — и хорошо. И друг, он, конечно, предложит за меня тост, там, среди друзей, и все вспомнят и погрустят секунду и чокнутся от души. И она… Она мне верпа, верна!