Стало совсем тихо. Война как бы заснула, но ненадолго.
— Пойдемте туда, - повторил Шмуклик. - Туда сползаются все, кто уцелел. Я уже был там перед госпиталем.
Слева раздался стон. Курка засветил фонарик и пошел на слабый голос. В желтоватом свете фонаря возникали , как бы вспыхивали, травинки, булыжники, могильные плиты с надписями на непонятном Курке языке - мертвая земля.
Врачи остановились, поджидая его. Он скоро вернулся, кого-то неся на согнутых в локтях руках.
— Я думал - раненый, а это девчонка. Ползет по кювету. Я к ней - она закричала, забилась, испугалась очень.
— Я же не знала, что это наши , - тоненьким голоском сказала девочка.
Она лежала на руках у Курки, закрыв лицо ладонями.
— Там тепло, - сказал Шмуклик. - В подвале протопили котел, чтобы отмыться. Слышите? Пахнет паром, как из бани.
Пахло только сыростью, но искры, вырывающиеся из трубы, чуть разреживали темноту.
— Сюда сползаются отовсюду, в бывшее гетто, в единственный уцелевший дом, - говорил Шмуклик. - С востока - из Добромирки, с северо-запада - из Черняховцев, с юга - из Вышневца, с запада - от Дубовцов, - отовсюду. Девочка доверчиво охватила руками шею Курки. Лицо ее вдруг слабо засветилось - Гришин не сразу понял, что это от отблеска дальней ракеты. Лицо опухшее, страшное, но с огромными черными глазами, чем-то непередаваемо красивое: блеском этих глаз, вглядывающихся в ночь. Гришину представилось на мгновение, что в мире только и есть эта девочка - одна почти иссякшая жизнь. Из трубы поднимались искры.
— Топят баню. Моются после трех лет. Я тоже тут отмывался. - Шмуклик нехорошо закашлялся.
— У вас воспаление легких, - сказал Гришин, прислушиваясь.
— Да, двусторонняя пневмония. Но процесс протекаетвяло. Я еще протяну года два.
— Отбросьте такие мысли, - безразличным, профессионально-врачебным голосом сказал Гришин. - Теперь самое страшное позади.
— Да, конечно , - согласился Шмуклик , - самое страшное, вероятно, позади. - И продолжал о другом : — Когда пришли полицаи, жена и дети думали, что это за мной, и спрятали меня на чердаке, а сами вышли на встречу . Полицаи и забрали их - жену и детей. И я все это видел.
Они поднялись по шаткой, скрипучей лестнице. Когда Шмуклик открыл дверь, стала видна большая комната с окнами, завешенными плотными портьерами. Посередине комнаты стоял стол, на :котором горела керосиновая лампа без сте:кла; казалось, она испускает больше копоти, чем света. Копоть сгущалась у потолка уродливыми, все время меняющими очертания тенями, будто там метались летучие мыши. У стола в кресле сидел стари:к с огромной книгой в кожаном переплете на коленях. На глазах у него были очки; одно уцелевшее стекло отражало коптящую лампу. Листая книгу, он что-то читал вслух - тихо и невнятно. Больше никого не было видно, но другие люди здесь были - это чувствовалось. Слышалось дыхание этих людей. Они жались к стенам, поближе к двери из коридора, откуда проникали тепло и пар от кипевшего внизу котла. Старик приподнял голову, поздоровался со Шмукликом и спросил:
— Кто с тобой? Я не знаю этих людей. Знаю только, что они солдаты.
Говорил он по-еврейски. Гришин понял, хотя и не все : в детстве он несколь:ко лет жил в местечке.
— Со мной майор-врач и младший лейтенант - советские командиры.
Старик встал. Слышно было, что и другие бывшие в комнате поднялись, приветствуя гостей. Книга, шелестя страницами, соскользнула на пол. Он снова тяжело опустился в кресло. В дальнем углу кто-то заплакал и за причитал.
— Ша! - сказал человек в кресле. С трудом подбирая русские слова, он попросил Курку и майора : - Подойдите ко мне !
Комната была пропитана жидким красноватым светом . Видно было, как пар из коридора, клубясь, врывается в нее. Когда майор и Курка, все еще с девочкой на руках, подошли, старик осторожно отвел ладони, которыми девочка прикрывала лицо, кончиками пальцев провел по лицу девочки, и так же с трудом подбирая слова, проговорил :
— Манечка? А я думал, ты умерла.
— Сонечка умерла, и Борис погиб, а я жива, - ответила девочка, снова закрывая лицо ладонями.
Слепой поднял с пола и раскрыл книгу.
— Отнесите Манечку в ту каморку, - проговорил он медленно, будто читал начертанные в книге письмена. - Там есть кровать с периной, пусть ребенок отдохнет.
Ступени на лестнице скрипели. Под черным, беззвездным небом, по земле, до самой сердцевины пропитанной ледяной влагой, сползались сюда люди, спасшиеся в ямах и подвалах. Снова открылась дверь.
— Абрагам ? - спросил слепой . - Это ты? А я думал , тебя уже нет на свете.
— Как ты меня узнал ? - спросил Абрагам .
— Как же я мог не узнать тебя , когда ты так шаркаешь ногой ? А ты шаркал ножкой еще ребенком , когда бежал мимо моего дома на углу Базарной в хедер. И Роза, твоя мама, вечная ей память, очень огорчалась и з -за этой твоей привычки. А привычка осталась, хотя столько потеряно и сколько же ты дорог прошел. Идешь от смерти - ты идешь, а она за тобой. Одна эта привычка, может быть, и осталась от прежнего. У человека сохраняется то, что угодно господу. О ребе Мойше говорили : «А, это тот, который вместо «огурец» говорит «огулец ». Будто это было самым главным в нем, будто только для этого и создал его бог: не «огурец» , а «огулец » .