Легко и глубоко дыша, Курка глядел вдаль. Исчез из глаз степной городок, где мы оставили брата с сестрой; и больше никогда не встретим их. Тянулись луга, бело-розовые от клевера и цветов кашки.
Курка вбирал в себя всю землю - такие минуты бывают у каждого человека, - а я пытался оглядеть и представить его жизнь.
Всю его непосильно трудную жизнь - после детства,оборвавшегося под ремнем дяди.
— Отец меня и пальцем не тронул, - сказал Курка.
Он бежал тогда, уже не ребенок, все дело которого глядеть, вбирать увиденное, а искалеченный человек.
Может быть, в тишине и покое эти раны могли бы затянуться …
Он бежал тогда, ничего не видя, - от черноты ночи, от боли, обиды и слез ; не взрослый только потому, что без силы жить, какая должна быть у взрослого, но уже не ребенок - без детства.
Сил должно было хватить, чтобы добраться от Листопадовки к отцу. И они взялись откуда-то. Их хватило, чтобы пройти через всю страну, вместе с отцом валить лес, пока сосна не упала в двух шагах от мальчика, разом убив отца. «Отмучился» .
Хватило на то, чтобы, похоронив отца, идти обратно, снова через половину мира. Сперва так, а после с автоматом, со снайперской винтовкой, в полной боевой выкладке.
…Мы заночевали у высотки, на карте обозначенной названием Чешский Крест.
Тут год назад были тяжелые танковые бои. Среди многих погибших вспомнился командир танковой бригады Александр Бурда, которого я знал и любил, как все, кто с ним близко сталкивался.
Мы лежали в кузове машины, но уснуть не могли. Война то отпускала душу, то снова натягивала стальной поводок.
Курка вдруг сказал, что убивать трудно.
— Всегда трудно ! - повторил он. - В Листопадовке бешеную собаку стрелили. Бешеная… а я ее со щенков знал, она за мной в школу бегала…
Помолчав, сказал еще:
— Если не разглядишь - ничего, а если разглядишь, палец сам со спускового крючка.
Всегда поражает, когда от другого человека услышишь мысль, которую ты сам долго искал. Впрочем, об этом думали тогда тысячи солдат. Вслушиваясь в слова Курки, я вспомнил одно событие, происшедшее на Курской дуге. Вспомнил еще и потому, может быть, что это был последний день, когда я видел Бурду живым.
Все это вспомнилось так настойчиво, что я даже вытащил из планшетки старый блокнот, оставшийся памятью о том дне; почему-то я все хранил его.
Обычно мы, работники корпусной газеты, добирались в подразделения на мотоцикле или пешком, но на этот раз по счастливому случаю мне дали полуторку.
Комапдира бригады я отыскал на опушке рощи. Танк был замаскирован лапами елей; Бурда стоял в открытом люке, наблюдая за ходом боя. На склоне крутого оврага видны были частые разрывы и фигурки немецких солдат, перебегавших между горевшими хатами.
Дизели командирского танка и другого танка, стоявшего рядом, работали, и, очевидно, с минуты на минуту тридцатьчетверки должны были вмешаться в бой.
Я спросил Бурду о чем-то нужном для газеты и пошел в глубь рощи, хотя он, не отрываясь от бинокля, сказал обычным своим спокойно-медлительным голосом :
— Там, пожалуй что, никого не найдешь. Передислоцировались.
Пошел на авось - вдруг кто-нибудь задержался. Газете до зарезу нужен был материал о сегодняшнем бое.
Роща была небольшая, редкая, вся сквозила. Неожиданно я очутился на открытой лесной поляне и увидел шеренгу венгров - их легко было узнать по форме. Лицом к ним выстроились наши мотострелки с автоматами на изготовку. Чуть поодаль стоял знакомый капитан, кажется из бригадного тыла. Он был из тех людей, которых пазывают настырными, въедливыми .
Увидев меня, капитан сердито крикнул :
— А ну, проходи ! Идет Федот, разинув рот.
Я остановился и для чего-то, должно быть бессознательно давая себе время собраться с мыслями, пересчитал пленных.
Их было семеро.
— Шпиёны… - сказал капитан. - Ползали, выведывали.
Я вновь взглянул на венгров и по их лицам понял, что они знают о своей судьбе и примирились с неизбежностью смерти.
— Шпиёны ! - так, что слово это прозвучало свистяще и пронзительно, повторил капитан.
— Какие же шпионы? ! - сказал я. - В форме, разведчики...
— А что ж - в тыл?.. На курорты? Транспорту нет, милок. Отпустить, чтобы в спину? - не своим голосом кричал капитан, как бы нарочно себя разъяряя. - Немец вон где !..
Жужжа между стволами, в рощу вбуравливались пули. Они срезали веточки и листья, которые падали часто, как в листопад, - только по-июльски совсем зеленые.