На склоне оврага разрывы поднимали столбы земли и пламени - очень бледного в летний полдень.
Я сказал, что могу отвезти венгров в тыл на полуторке.
То, что смерть охватила всю страну и весь мир и счет идет не на отдельные жизни, а на десятки и сотни тысяч, забылось. Я знал, что, если венгров расстреляют, убийцей перед собственной совестью буду я.
Я что-то говорил и говорил. Сам не знаю, как у меня вырвалось, пожалуй, единственное, что могло остановить капитана:
— Директиву читал? Об обращении с военнопленным и союзных с Германией стран ?
Капитан обернулся ко мне и с некоторым замешательством сказал :
— До нас не доводили…
— Не доводили?! - теперь уже кричал я. - Командир бригады санкционировал? То-то же… Смотри, под приказ попадешь!
— Отставить… Вольно, - хмуро скомандовал капитан.
Мотострелки взяли автоматы «на ремень» и закурили.
Я побежал к Бурде, - к счастью, командирский танк еще стоял на прежнем месте, - доложил обстоятельства дела. Бурда написал приказ, передающий пленных в мое распоряжение «для конвоирования в разведотдел корпуса» .
— Очень уж ты до-о-обрый, - сказал капитан, прочитав приказ Бурды. - Удерут, б… - и тебе же в спину.
Я положил руку на автомат.
— Очень уж ты до-о-обрый. Я бы таких добреньких … - Капитан, не закончив фразы, скомандовал мотострелкам : - К машине !
Падали и падали листья - зеленый листопад. Я вел венгров к полуторке. Они шли послушно, так что я только для порядка покрикивал :
— Шнель!.. Шнель!..
Вспрыгнув в кузов машины, они тесной кучкой прижались к шоферской кабинке. Мимо на мотоцикле проехал капитан и за рощей свернул на шоссе к Обояни.
Мимо пробежали мотострелки, вскарабкались на броню и притаились за башнями танков . Бурда скрылся в люке.
Танки вырвались из рощи; видно стало, как снаряды немецких артиллеристов взрываются по следу гусениц - чуть запаздывая.
Мы ехали в тылы, ко второму эшелону штаба корпуса. Я сидел в кабине водителя и, изредка оглядываясь, видел сквозь мутное стекло лица венгров, выражавшие одну мысль: непонятная вещь война, непонятная вещь человеческая судьба.
Немцы сбросили бомбы на рощу, которую мы только что покинули, переломленные стволы деревьев легко взлетали вверх, похожие на городошные чурки. Роща исчезла - как не было ; низко пробегало пламя, обгладывая почерневшую землю.
У корпусного разведотдела пришлось долго ждать, пока пленных примет штабная рота охраны.
Я чувствовал себя усталым и виноватым тоже - послали за заметками для газеты, а что я успел собрать?..
Привез семь пленных.
«Семь жизней!» Эта мера, «жизнь человеческая», больше в голову не приходила.
Я думал о том, что придется накатать большой очерк - с природой и переживаниями, чтобы заполнить полосу, запланированную для боевых заметок. На венгров я старался не смотреть. Один из пленных шагнул комне и на ломаном немецком языке попросил листок бумаги. Я дал ему блокнот. Минут через десять он вернул блокнот, там печатными латинскими буквами были записаны фамилии и адреса. На первой строке значилось:
«Ференц Магоши, Будапешт … улица … дом … квартира … »
Я взглянул на длинного парня, бравшего у меня блокнот, и спросил :
— Ду бист Магоши?
— Я! Я! - с радостной готовностью откликнулся венгр.
Лицо у него было длинное и костлявое, с детски сияющими глазами ..
…Не помню, как я рассказал эту историю Курке - тогда, в машине, у Чешского Креста, вероятно коротко, несколькими самыми необходимыми словами.
Курка взял блокнот и, коснувшись выцветшей, почти неразличимой строки, спросил :
— Этот и есть Ференц Магоши ?
— Этот и есть, - ответил я.
— Повидать бы … - задумчиво сказал Курка.
— После войны, - сказал я.
— Магоши, - вместо ответа раздельно по слогам, словно стараясь запомнить фамилию, повторил Курка.
6.
Винница запомнилась как середина пути, хотя в действительности до Листопадовки было уже недалеко.
До этого города ехали еще по войне, в тени ее, узнавая новые и новые обличья войны. А тут впервые почувствовали равноденствие войны и мира.
Вечером мы поднялись переулками нагорной части города и остановились перед пустым, с выбитым и стеклами домом, к которому примыкал обширный сад. Мы с шофером прошли через калитку, а Курка, разбежавшись, перепрыгнул через высокий забор.
Мы очутились в царстве зеленых листьев и недозрелых плодов. Высоко в небе кружил одинокий голубь. Было тепло, ветер шелестел между деревьями. Яблоки были маленькие, казалось, они заново учатся наливаться соками и потому растут неуверенно.