Я зажег фонарик. Луч света скользнул и по моему лицу, в то же мгновение дверная цепочка коротко звякнула, дверь со стуком распахнулась, в свете фонарика мелькнула длинная фигура и улыбающееся во весь рот костлявое юношеское лицо, окаймленное черной бородкой.
— Майор! О! Я есть сразу узналь. Их бин Магоши, Ференц Магоши, - быстро повторял прерывающийся голос, мешая русские, немецкие и венгерские слова. — О! Борода есть ничего.
Чьи-то руки тянули меня в глубину квартиры, как в водоворот.
Вот так же нас, Курку и меня, втягивало во вдруг нахлынувшую толпу курковских односельчан, в жаркую тесноту женщин, обнимающих вас и целующих.
Я обрадовался этому воспоминанию, будто между тем залитым солнцем днем и нынешней ночью существовала важная связь.
— О майор ! Их бин Магоши! - повторял восторженный, захлебывающийся голос ; он звучал то справа, то слева, то спереди, усиливая ощущение неопасного водоворота.
Меня влекло потоком в глубину и темноту квартиры.
…Я сидел посреди комнаты на шатком стуле.
Со всех сторон меня окружали люди. Близко, на краю стола, горела тоненькая свечка - елочная или церковная, - быстро таявшая и почти не разгонявшая мрака.
В слабом и зыбком ее свете возникали новые и новые лица, появлялись и исчезали - некоторые совсем исчезали, а другие мелькали снова и снова. Чаще всего я видел Магоши с нелепой его бородкой, так не шедшей к нему, похожему на голодноватого подростка.
Теперь я ясно вспомнил его, стоявшего в шеренге пленных, как и остальные, ко всему готового и со всем примирившегося. И вспомнил, как, уже шагая к машине, он вдруг повернулся, взглядом спрашивая - буду ли я стрелять в спину. Вспомнил лицо его, приплюснутое к заднему стеклу кабины и выражающее нераз борчивую жадность ко всему в жизни.
«Их бин Магоши! Я есть Ференц Магоши!»
Из темноты возник - как бы покоящийся на этой темноте, мягкой, теплой и безопасной, — младенец — рук, поддерживающих его, не было видно, - и голос Ференца Магоши несколько раз с гордостью повторил :
«Янош, Янош Магоши».
Сквозь световое пятно проплыла, - тоже как бы сама, без участия рук человеческих, - сулея с молодым, терпко пахнущим вином. Kто-то дал мне полный стакан, и я выпил за спящего Яноша Магоши - веточку на дереве, которое могло бы не существовать.
Медленно и неуверенно приблизилось молодое женское лицо с мокрыми от слез большими глазами.
— Фелешегеи Марта, жена Марта, - сказал Магоши, и вздрагивающие женские губы осторожно коснулись моего лба .
По лестнице и по коридору звучали приближающиеся шаги, в свете свечи проплывали женщины с угощениями: бутылями с вином, блюдом вареной картошки, над которым поднимался пар, кастрюлей с гуляшом , тарелками с салом и остро пахнущей колбасой.
Шаги слышались далекие и близкие, будто весь дом, и даже не один этот дом, проходил через темную комнату. От водоворотного движения и еще от вина кружилась голова. Людское движение приостановилось, и Магоши подвел ко мне, в свет свечи, старую женщину с пергаментным лицом.
— Надьмаман Елена, моя бабушка, - почтительно сказал он, но я понял, кто это, еще прежде, чем услышал его слова, когда она меня обняла и поцеловала, как целуют только бабушки, мягкими и бескровными благословляющими губами .
Все это закончилось далеко за полночь.
Проснулся я на рассвете. Комнату, где я лежал, заполнял слабый , бледный свет. Было чисто прибрано, но по тоненькой свечке в стакане на краю стола и по бутылям с вином и тарелкам с угощением можно было понять, что это та самая комната, где вчера я встретился с Магоши, близкими и дальними родичами его, соседями и друзьями.
Я поднялся с широкой кровати, вероятно, супружеского ложа Ференца Магоши, оделся, заглянул в соседнюю комнату, дверь в которую была открыта, и на носках , стараясь никого не разбудить, прошел в коридор - мимо маленького Яноша, узкого дивана, где, тесно обнявшись, спали Ференц и Марта, и старинной деревянной кровати, где лежала маленькая старушка с пергаментным лицом - надьмаман Елена.
Лица спящих казались мудрыми и значительными.
На улице я постоял немного, глядя в темные окна и вспоминая минувшие вечер и ночь, завел машину и выехал на шоссе.
Гришин был в операционной. Когда я заглянул туда, он встретил мой взгляд и кивнул, будто ожидал моего приезда. За прошедшие годы он почти не изменился, только стал, как показалось, еще суше и замкнутее.