– У меня не было лампы.
– А лампа и не нужна. Вы что, никогда не меняли колеса?
– Нет, менял несколько раз.
– Так как же тогда, – это же самоубийство, честное слово.
Вероника оглядела Дюваля. Он искал слова. Свет на колонке был ослепительным, как на ринге.
– Мы спешили, – сказал Рауль.
– Спешили разбиться!
– Машина моей жены, я ее плохо знаю.
– Что вы рассказываете, колесо везде колесо… А! Так, так, вот на что нужно взглянуть.
– Можно ли его восстановить? – спросила Вероника. Оба механика повернулись к ней.
– Все будет зависесть от состояния барабана, – сказал молодой.
– У нас здесь мало инструмента для ремонта… Но попробуем.
В их голосах послышалось сочувствие: ведь ей пришлось ехать с таким психом. Итак, их было трое против Рауля. Рауль отчаянно искал ответ, движения, слова, которые вернули бы ему их расположение. Его застали врасплох. Он ничего подобного не предвидел. Он еще окончательно не пришел в себя, сознание еще было затуманено. Рауль резко повернулся на каблуках и зашагал к дому. Он услышал, как один из рабочих сказал Веронике:
– Похоже, он не в своей тарелке, ваш муж.
Рауль вошел в дом. Он был один среди витрин, заполненных мешочками с конфетами и разноцветными пакетами. Дюваль увидел стул и сел. Догадалась ли обо всем Вероника? А если так, то стоит ли отрицать? Она была все время с рабочими: разговаривала с ними, когда они сгрудились у больного колеса, сопровождала их, когда, поставив машину на домкрат, все отошли в сторону. Должно быть, она еще раз хотела убедиться, что колесо не могло отвалиться само, если ему не помочь оплошностью, неведением или чем-нибудь еще. Окончательный ответ могла дать только она, и, благодаря своей сообразительности, она наверняка знала его.
А вот и Вероника. Дювалю совсем не хотелось сцены. Он молча следил за ее приближением: вот она уже за стеклянной дверью, ищет его глазами. Он встал. Стоя удобнее защищаться.
Он попытался снова разгневаться, разозлиться, ожесточиться, чтобы казаться невинным, может быть для того, чтобы бросить ей в лицо всю правду, как выплескивают серную кислоту… Дверь бесшумно распахнулась. Вероника предстала перед Раулем во всем белом, возникнув из ночи, словно призрак. Бессонные лампы странным образом высветили ее лицо. Она остановилась в нескольких шагах от Рауля, словно обремененная смертельной ношей.
– Ты сделал это нарочно, – прошипела она.
Дюваль ничего не ответил. Когда-то в школе он бывал в таком же положении: отказываясь отвечать, опирался на правую ногу, с поникшей головой. Все думали, что он притворщик и упрямец, а он искренне не мог найти слов, чтобы все объяснить. За это молчание его всегда били: мать, учитель, унтер-офицер, полиция, а теперь вот его жена, которая сейчас настаивала на том, чтобы он во всем сознался.
– Отвечай! Скажи хоть что-нибудь!
– Все в порядке. Не нужно кричать. Да. Это я. Я сделал это нарочно.
– Но зачем?
– Чтобы проверить.
– Что проверить? Что?
– Можем ли мы продолжать жить вместе.
Вероника пыталась осознать услышанное. Сжала губы. Сощурила глаза. Сразу подурнела.
– Что это значит?
– А то, что с меня хватит.
– И ты хотел меня угробить?
– Нет, не специально тебя. Это было как пари… Да, вот именно, пари…
– Ты форменный псих.
– Возможно. Мне уже это говорили.
Вероника умолкла. Ее упорядоченный мирок распадался на части. Дюваль переменил ногу, сделал шаг. Она вдруг отпрянула от него, да так быстро, что задела витрину.
– Не дотрагивайся до меня!
Закричала она сипло. В ее голосе была готовность позвать на помощь. Она потерла ушибленную руку, не спуская с него глаз.
– Я не хотел тебе плохого, – сказал Рауль.
– Нет, ты хотел убить меня.
Она по-прежнему верила в преднамеренное убийство и никак не хотела сообразить, что он-то был в большей опасности.
– Это тебе даром не пройдет.
У тех, других, в детстве была точно такая же реакция, те же слова, угрозы, готовность к наказанию…
– Ты думаешь донести на меня? – спросил он. – Но кто тебе поверит? Я же был рядом, на месте смертника, и даже не пристегнулся.
Она была так потрясена, возмущена, вне себя, что слезы выступили у нее на глазах.
– Я больше с тобой не останусь! – воскликнула Вероника.
– Ты свободна!
– Я встречусь со своим адвокатом и тебе это дорого обойдется.
Он бы здорово удивился, если бы эта баба не заговорила о деньгах. Рауль глядел на нее сверху вниз, разбирая по деталям: белый костюм сработан известным портным, плетеный золотой браслет, дорогая дамская сумка. Она была дальше от него, чем дикарь с Амазонки.
– Я согласен, – сказал он, – разводимся! Так лучше. Положение прояснялось. Вероника немного угомонилась.
Она знала с чего начинать при разводе. Она посмотрела в окно: рабочие трудились над „Триумфом". Сказала тихо:
– Это правда? Ты решил?
–Да.
Она еще помялась. Рауль с нетерпением ждал. Он ни о чем больше не жалел. Будущее прояснилось. Он готов на все уступки, лишь бы все это побыстрей кончилось.
– Если это необходимо, я оплачу твое содержание, – сказал Рауль.
– Содержание? Из каких средств? И добавила:
– А в ожидании развода, кто меня приютит? Рауль удивился.
– Приютит?
– О! Не строй из себя дурака. Кто заверит меня, что ты не начнешь все снова?
– Я? Чего ты боишься?
Она ничего не поняла и ничего не поймёт, уверенная, что он мелкий злодей и преступник. Рауль не удержался от презрительного смеха.
– Я вижу, – сказал он, – ты не доверяешь мне.
– Есть отчего!
– Итак, что ты хочешь?
– Я хочу…, чтобы ты подписал одну бумагу.
– Я не против, объясни – какую?
– Бумагу, в которой ты напишешь, что попытался убить меня.
– Нет. Никогда. Не: рассчитывай на это. Она отступила к двери.
– Я их сейчас всех позову. Скажу, что ты повредил колесо нарочно и только что в этом сознался.
Вероника приоткрыла дверь наполовину.
– Если ты шевельнешься, я закричу.
– Что же ты думаешь делать с этой бумагой?
– Я положу ее в конверт, отдам адвокату. Знаешь зачем?… Если ты вздумаешь…
– „Открыть в случае несчастья", – усмехнулся он. – Забавно!
Этот спор был ему отвратителен. Уж лучше стерпеть удар. Но его загнали в угол. Честно говоря, он ведь пытался ее убить. Напрасно искать оправдание. У нее есть все основания настаивать на этом.
– Я не знаю, зачем ты этого хотел, – начала она, – но я буду чувствовать себя спокойнее. Поставь себя на мое место.
Ее послушать, так нужно всегда вставать на чье-то место. А кто когда-нибудь встал на его? Рауль придвинул стул. Как он устал!
Beроника отпустила дверь и подошла.
– Я прошу у тебя только две строчки, – сказала она. – Если у тебя есть немного сердца, ты мне в этом не откажешь. Это даже больше в твоих интересах, чем в моих, подумай о себе, бедный Рауль.
– Ах, поменьше слов.
Он поискал в карманах и достал блокнот, вырвал листок и приготовился писать, держа его на колене. В это время его осенило.
– Знаешь, – сказал Рауль, – эта бумага ничего не стоит. Если немного подумать, то это в общем-то глупо.
Он пожал плечами и добавил.
– Это напоминает сделку для облечения развода. Я тоже схожу к адвокату… завтра. Я объясню ему, что составил эту бумагу из любезности… Поскольку у меня нет любовницы, и я не ушел из дома, то в твоем требовании я усматриваю лишь предлог для оскорбления или давления на меня. Не так ли?
Вероника молчала. Она следила за ним так, словно ожидала нового подвоха.
– А впрочем, – продолжил Рауль, – может это и неплохая мысль. Так дело пойдет быстрее. Я приложу все силы. Я ведь к этому привык.
Он начал писать.
„Я, нижеподписавшийся Дюваль Рауль, признаю, что подстроил несчастный случай…" Вероника сухо оборвала.
– Нет! Отметь, что ты хотел убить свою жену.
– Но это ложь, – сказал он. – Я не хотел убить тебя. Он продолжил письмо.
„При следующих обстоятельствах: 6 июля на автомагистрали А-7, машина марки „Триумф", регистрационный номер 5530 RB75-A должна была остановиться в результате поломки заднего левого колеса…". Он прервался, поискал более точную формулировку, чтобы доказать свое бесстрастие и показать, как ему это все теперь безразлично. Пока Рауль писал, он монотонно читал этот текст, словно какой-нибудь чиновник за окошечком кассы. „Я заменил колесо и нарочно не закрутил гайки ключом, сделав таким образом аварию неизбежной…".