Неожиданно они услышали лай собаки, и Сесиль вздрогнула. Она яростно лаяла где–то со стороны замка.
— Она заперта, — сказал Морис. — Жюльен уверял меня, что она не злая.
Собака рычала, раскатисто лаяла, потом визгливо и жалобно отрывисто тявкала и снова угрожала свирепым рыком, переходящим в хрипоту.
— Мне как–то неспокойно, — сказала Сесиль. — Ты знаешь ее кличку?
— Да. Шарик… Знаешь воздушные шарики? Она, кажется, может брать препятствия свыше двух метров… представляешь?
Они оставили машину у крыльца и направились к псарне. Это была пристройка справа от замка, куда ставили тачки и складывали поливальные шланги. Собака смотрела, как они подходили, стоя за окошком с запыленными стеклами. Их поверхность запотела от собачьего дыхания, а ее глаза блестели, как у дикого зверя. Сесиль остановилась.
— Мне страшно, — выговорила она. — Можно подумать, оборотень.
— Да ты с ума сошла! Славный волкодав, который напуган пуще тебя.
Собака зарычала, потом они услышали, как она громко дышала под самой дверью, скребла землю когтями.
— Ее все–таки надо выпустить, — сказал Морис. — Существует верный способ: дать ей поесть. Она и успокоится. Подожди меня здесь… Поговори с ней… Сейчас попытаюсь найти что–нибудь.
Он побежал к замку. Собака за дверью ходила кругами и очень часто дышала, как если бы хотела пить. Когда Сесиль положила ладонь на щеколду, пес тихонько заскулил. Потом гортанным, до странности человеческим голосом он выразил нечто неясное, но столь трогательное, что Сесиль больше не колебалась. Она чуть–чуть приоткрыла дверь. Пес просунул в отверстие свою длинную мокрую морду и широким взмахом языка лизнул ладонь Сесиль. Воспользовавшись ее оторопелостью, он покрутил головой, чтобы расширить проем, и Сесиль увидела, как во двор устремилась большая волчья тень, которая стала бесшумно крутиться вокруг нее.
— Шарик!
Голова приблизилась, и внезапно лапа, твердая, как палка, с силой опустилась на плечо Сесиль. Красные глаза собаки были на уровне глаз молодой женщины. Она почувствовала на своем лице горячее дыхание и получила удар языком поперек носа вроде влажной теплой пощечины.
— Шарик… Зверюга ты моя… Сидеть.
Собака послушалась, и Сесиль присела возле нее на корточки, чтобы погладить ее по голове.
— Хорошая собака, — прошептала она. — Ты меня напугала, правда–правда… Прямо на ногах не стою… Почему у тебя такой сердитый вид, Шарик?
Собачьи глаза вращались под пальцами Сесиль; между ушами у нее была полоска мягкой шерсти, которая двигалась из стороны в сторону, а ласка ей настолько понравилась, что она поднимала свою мощную голову, прикрывая наполовину веки.
— Хозяин тебя бросил, — продолжала Сесиль. — Ты тем более несчастная… Но ты же видишь, я тебя очень люблю.
Пес улегся, успокоенный, доверчивый, одно ухо поднято, чтобы ничего не упустить из загадочной речи Сесиль.
— Ты красивый пес… красивый маленький Шарик… Ты пойдешь со мной гулять, а?.. Завтра.
— Иду! — крикнул с крыльца Морис.
Пес моментально вскочил, рыча. Сесиль вцепилась обеими руками ему в ошейник.
— Тихо… Тихо…
Она надавила на спину животного, чтобы усадить его, но Шарик стоял как вкопанный.
— Иди вперед не спеша! — крикнула она в свою очередь. — Пусть он еду увидит. Он тебя не знает.
— Ну и народ! — воскликнул Морис. — А тебя, тебя он знает?
— Мы — это другое дело… поставь миску там… отойди!
Сесиль ощущала мускулы, напрягшиеся под взмокшей шкурой, какой–то дикий порыв, который все не мог улечься. Она тихонько провела растопыренными пальцами по впалым бокам, жесткой спине, подрагивающей от азарта груди.
— Здесь… Здесь… Он сейчас будет есть, наш красивый Шарик… Он голодный.
— Все, что и требовалось, — сказал Морис. — Идем! Оставь его жрать и иди ложиться спать.
— Замолчи.
— Если захочу, замолчу. Ничего себе манеры!
— Ты ему не нравишься.
— А ты, ты ему нравишься! Совсем спятила бедная девочка. Ладно, влюбленные, спокойной ночи… Я так иду бай–бай. Совершенно вымотался.
Он закурил сигарету, выпустил дым в сторону собаки и удалился.
— Видишь, какой он? — прошептала Сесиль. — Чуть что, сразу сердится… Он два дня на меня дуться будет… Ешь, Шарик.
Сидя на корточках, она смотрела, как волкодав поглощал еду. Сна больше не было. Рядом с собакой она уже не боялась. От открытой двери замка до самого низа крыльца разворачивался коврик света. Окна освещались одно за другим по мере того, как Морис обследовал жилище. У Сесиль не было желания шевелиться. Время от времени пес бросал быстрый взгляд, убеждался, что она по–прежнему с ним, затем возвращался к своей миске. Когда он закончил, то зевнул, потом подошел и обнюхал ладони Сесиль.
— Нет, у меня ничего больше нет, — сказала Сесиль. — Завтра я приготовлю тебе что–нибудь вкусненькое, увидишь, что–нибудь особенное.
Она встала и вошла в пристройку, куда проследовала за ней и собака.
— Спи спокойно, маленький мой Шарик.
Она встала на колени, прижалась щекой к шее животного. Она беспричинно растрогалась. Ей показалось, что она нужна собаке.
— Ты будешь вести себя тихо. Это понятно? Чтобы не слышала тебя!
Она бесшумно закрыла дверь. Но сразу же заметила ее, стоящую за стеклом, скребущую лапой по оконному переплету. Она помахала ей рукой, как человеку. Больше она не жалела, что поехала вместе с Морисом.
Замок открывался перед Сесиль, весь освещенный и молчаливый, внушительный, таинственный и торжественный. Она смущенно продвигалась вперед мелкими шагами, словно в музее, прижимая руки к груди, когда замечала свой силуэт отраженным в каком–нибудь затерявшемся зеркале. Она проходила через гостиные залы с богато расписанными потолками, с дорогими люстрами. Старый паркет поскрипывал впереди нее, как будто какой–то невидимый хозяин шел, опережая ее, из комнаты в комнату, поджидал возле двустворчатых дверей, чтобы явить ей новое убранство, о котором она, находясь в полном восхищении, сохранила лишь смутное воспоминание. Она никогда не смогла бы здесь жить. Она начинала понимать, почему дядя Жюльен так часто отсутствовал. Повсюду прошлое брало верх над жизнью. Слишком много портретов, бесценной мебели, слишком много истории. Невозможно себе представить, чтобы сесть здесь и просто побеседовать. Единственное, что можно себе позволить, так это пройтись на цыпочках. Огромная лестница, украшенная трофеями, головами лосей, с как будто живыми глазами, величественно вела на этажи. На лестничной площадке второго этажа появился Морис, рукава рубашки засучены.
— Ну что, решилась?
Он закурил длинную пеньковую трубку. Сесиль ненавидела его.
— Могла бы погасить свет за собой.
Сесиль не посмела сказать, что ей бы на это духу не хватило. Морис показал ей их спальню в самом конце длинного коридора и спустился затворить двери. Когда он вернулся, Сесиль перед окном созерцала ночной пейзаж.
— Нравится? — спросил он. — Признайся, что ради этого стоило приехать. Завтра рассмотрим поподробнее.
— А что это вон там? — спросила Сесиль.
Морис приблизился.
— Нет, это не пруд, — пояснил он. — Это Булонь, маленькая речушка, которая течет у подножия замка. Эта сторона выходит в парк. Похоже, вид великолепный. А все же бестия этот Жюльен, жалеть его нечего. Но за кровать я его отругаю. Можно с таким же успехом спать на скамейке в сквере.
Напевая, он разделся.
— Можешь укладываться, — тихо произнесла Сесиль.
Морис тотчас же уснул. Прежде чем лечь спать, Сесильзакрыла дверь на ключ, прислушалась. Замок, отданный на откуп ночи, начал странный монолог, состоящий из шелеста, вздохов, поскрипываний, похлопываний. Она тихонько прилегла возле мужа и оставалась напряженной, начеку. К счастью, есть собака. Она залаяла бы, если бы случилось что–нибудь необычное. У Сесиль объявился союзник. Против чего? Против кого? Абсурд какой–то. Она сомкнула глаза и сразу же их снова открыла. С открытыми глазами она чувствовала себя в большей безопасности. В спальне держался запах увядших цветов. Она попыталась определить, откуда он шел, бросила это занятие и каким–то таинственным ходом мысли вернулась к своим мукам. Эпизод с замком забудется, и надо будет возвращаться, надо научиться не бояться Мориса. Он спал, преспокойно дышал, без забот, без проблем. Он вечно отсутствовал, окопавшись в своем эгоизме. Он оставался с краю… всегда с краю. С чудовищной прозорливостью, характерной для бессонницы, Сесиль проникала в суть их разлада, видела свои собственные недочеты: вправе ли она желать, чтобы Морис стал простым продолжением ее самой, безоглядно любил ее… как… как Шарик, например? Разве в этом подлинная любовь? Ее нога натолкнулась на ногу мужа, и она поспешно отдернула ее. Слезы омочили ее лицо. Хорошо плакать в темноте рядом с мужчиной, погруженным в бессознательное состояние. Покуда тела могут касаться друг друга, соединяться воедино, может быть, не все потеряно? Что все портит, так это рефлексия. Жить как животине! Никогда не мучить себя этими «почему»!.. Слова медленно путались в голове Сесиль… Она шла по лугу вдоль берега реки, воды которой устремлялись каскадами вперед по валунам. Водопад производил шум, похожий на сильный ветер. Нервный толчок разбудил Сесиль. Что она услышала? Нет, это уже не сон. Гудение мотора.