Натура эта была, прежде всего, больная и, въ силзт болѣзненности, незфавновѣшенная. Только благодаря^ ясному З'му и пламенной страсти з^мѣлъ Альфіери устранить въ себѣ препятствія къ высшимъ достиженіямъ. Физическзчо природу его надо причислить къ дегенеративнымъ. Какъ сынъ очень поздняго брака своего отца, онъ является на свѣтъ съ организмомъ старчески надорваннымъ, Фз’нк-ціонирующимъ съ какими-то задержками и перерывами. Онъ приводитъ нѣкоторые факты изъ своего дѣтства, свидѣтельствзчоіціе о раннихъ проблескахъ честолюбія въ самолюбивомъ и упрямомъ ребенкѣ; но все это могло бы проявляться, а потомъ и запомниться ярче и рѣзче, если бы въ немъ было больше той игры непосредственныхъ стихійныхъ силъ, которая сказывается шалостями, причудами и забавами этого возраста. Повиди-мому, душевныя силы ребенка долго находились въ такомъ же оцѣпѣненіи, какое настало для него и въ преждевременной старости его, въ 40 лѣтъ. Тѣмъ сильнѣе запомнились и разсказаны имъ проявленія общей болѣзненности, вродѣ меланхоліи, ипохондріи, диспепсіи и т. п., которыя зависѣли отъ дефектовъ нервной организаціи его и не были въ тѣ времена поняты ни окружающими, ни врачами. Тотъ же застой умственныхъ и сердечныхъ способностей наблюдается и въ школьномъ его возрастѣ. Онъ отрицательно относится къ образованію, которое давалось емзг въ Туринской Академіи, этомъ придворно-пажескомъ заведеніи, кзща аристократическія семьи изъ всей Европы посылали своихъ сыновей; онъ намѣренно, быть можетъ, подбираетъ факты и краски, подтверждающіе отрицательный взглядъ на школу. Но, вѣдь, и въ томъ сухомъ риторическомъ матеріалѣ, который онъ тамъ одолѣвалъ изъ-за отличій и наградъ, давалась все-таки нѣкоторая пища любознательности, давалась и возможность дисциплины и гимнастики для ума; а любознательность и гимнастика могутъ быть очень привлекательны свѣжемз' здоровому мозгу даровитаго школьника; но все привлекательное школьнаго з'ченія обходится молчаніемъ у Аль-фіери: очевидно, оно не оставило слѣда въ его дошѣ, потомзг что не возбзтждало здоровой дѣятельности мозга.
ДрЗ’жескихъ связей,—этой потребности юнаго сердца,— которыми такъ впослѣдствіи дорожилъ Альфіери, онъ тоже не вынесъ изъ школьнаго возраста. Товарищей, пріятелей онъ надолго сохранилъ и позднѣе много общался съ ними въ Тзгринѣ; но не слзтчайно вышло такъ, что никто изъ нихъ не сталъ ему особенно дорогъ и близокъ; и не въ нихъ была тому причина. Въ налурѣ самого Альфіери, который не былъ, по внѣшнимъ условіямъ жизни, ни заброшеннымъ, ни обиженнымъ, ни угнетае-мымъ, не было той общительности, которая является потребностью столько же З’ма, сколько и сердца: онъ былъ застѣнчивый, з’грюмый, замкнутый въ себѣ юноша. Потребности чз’вства были подавлены его болѣзненнымъ самолюбіемъ, его непомѣрной гордостью и тѣмъ высокомѣріемъ, которое способно было з' болѣе живыхъ и Зфавновѣшенныхъ товарищей оттолкнз'ть проявленія всякой дружбы и симпатіи къ нему. Не встрѣчая въ нихъ участія къ себѣ, онъ и имъ платитъ холодностью и равнодушіемъ. Въ сердцѣ у него тоже оцѣпенѣніе, что и въ мозгзг. Отсюда его одиночество, его безъисходная тоска въ странствіяхъ по Европѣ, его скзжа свѣтскаго щеголя и бѣшеная игра 43'вственной страсти.
Непомѣрная гордость и самолюбіе, о которыхъ такъ краснорѣчиво говоритъ Альфіери въ своей „Жизни", начиная съ первымъ строкъ введенія, эта гипертрофія личности является тоже патологической стороной его натз-ры и составляетъ краезггольное основаніе всей жизни и дѣятельности. Онъ съ самыхъ юныхъ лѣтъ отмѣчаетъ въ себѣ это повышенное самосознаніе: сперва оно выражается и ребячливымъ желаніемъ выдѣляться внѣшностью, и обостренною чз’вствительностью ко всемзг, что касается его нарзгжности, и пристрастіемъ къ щегольствз', которое онъ сохраняетъ до самой возмз'жалости вмѣстѣ съ желаніемъ нравиться женщинамъ. Въ юношескомъ возрастѣ стремленіе возвышаться надъ общимъ згровнемъ проистекаетъ з’ него не изъ потребности привлекать къ себѣ людей, искать ихъ одобренія, симпатіи и дрз’жбы, а изъ желанія первенствовать, подавлять всѣхъ превосходствомъ, з’слаждать свое высокомѣрное я. Ничѣмъ не оправдываемое самомнѣніе его въ юности, не смягчаемое участіемъ къ людямъ, дѣлаетъ его одинокимъ и презрительно-холоднымъ наблюдателемъ слабостей и пороковъ своего времени. Острую наблюдательность эту прилагаетъ онъ и къ самому себѣ. Характерно для него, что онъ часто принимался за дневникъ,—это обычное прибѣжище одинокой дз’ши, когда она ищетъ овладѣть собой или среди разнообразія внѣшнихъ впечатлѣній, или среди 063'реваю-щихъ ее внутреннихъ противорѣчій 43’вства и инстинктовъ. Дневникъ онъ ведетъ смолодз', когда еще не нашелъ себя, когда онъ ищетъ то твердое и неизмѣнное, что дало бы смыслъ и цѣль его существованію. Подъ старость, когда эта основа уже найдена и закрѣплена въ творчествѣ, онъ не ведетъ дневника, а даетъ отчетъ самому себѣ въ сдѣланномъ, отмѣчая годъ за годомъ, когда что было имъ задумано, начато, обработано, кончено... Онъ всегда занятъ собою, но и всегда строгъ къ себѣ; особенно дневникъ его молодыхъ годовъ — сплошное обличеніе праздности, глупости, густоты; да и въ „Жизни" онъ не скупится на самоосужденіе. И въ этой строгости та же гордость, то же высокомѣріе.
Эти природныя свойства имѣютъ огромное положительное значеніе въ его жизни. Они вызываютъ литератз’рное честолюбіе его, тотъ страстный порывъ къ славѣ, который пробудилъ и направилъ къ единой цѣли всѣ дремавшія въ немъ духовныя силы. Но прежде чѣмъ выдти на путь общественнаго служенія, на п}’ть славы и пользы человѣ-чествзг, ему надо пройти еще тернистый путь самовоспитанія. Предстоитъ преодолѣть себя, излечить или побороть всѣ дефекты неуравновѣшенной природы, склонной къ необузданнымъ крайностямъ.
Противъ физическихъ недуговъ своей юности онъ инстинктивно находитъ средство въ верховой ѣздѣ и въ пребываніи на воздухѣ при путешествіяхъ въ экипажѣ, которыя онъ страстно любитъ. А борьба съ бурнымъ темпераментомъ, съ импульсивностью натуры дается труд-нѣе. Онъ разсказываетъ на всегда памятный ему случай, какъ изъ-за неосторожно, при прическѣ выдериз’таго волоса, онъ чуть было не убилъ до смерти своего вѣрнаго, отъ души ему преданнаго слугз% Онъ стыдился потомъ той раздражительности, гдѣ сила нервной возбудимости неизмѣримо превышаетъ причину возбужденія; гдѣ личность, гордая своей независимостью, ставитъ себя въ зависимость отъ минутныхъ настроеній своего физическаго, животнаго я. Кще болѣе страдалъ онъ отъ силы чувственной страсти, отъ рабства, въ которомъ могла держать его женщина. Изъ того, что онъ разсказываетъ про свою вспыльчивость и, главное, про борьбу, которую онъ велъ съ недостойною его любовью, видно, что прирожденная сила его воли была значительно слабѣе, чѣмъ сила его инстинктовъ. Къ томзг же и здоровье измѣняло ему въ самыя критическія минуты: такъ, терзаясь страстью, противъ которой возмущались всѣ его лучшія чувства, онъ тяжело захварываетъ какою-то небывалою непонятною никому болѣзнью, очевидно, нервно-мозгового происхожденія. Если въ своемъ творчествѣ поэтъ поражаетъ насъ силою, твердостью, стойкостью героическаго характера, сжатостью и суровостью своего стиха,—то эти признаки
мужественной воли оказались въ Альфіери качествами сознательно выработанными. Природная же сила воли уступала въ значительной степени влеченіямъ темперамента. Поучительнымъ считается анекдотъ, разсказанный имъ въ „Жизни* о томъ, какъ онъ отрѣзалъ себѣ косу, безъ которой пельзя было показываться тогда въ обществѣ, какъ онъ потомъ привязывалъ себя къ креслу веревками,— все, чтобы запретить себѣ ходить къ предмету своей низкой страсти. Человѣкъ, обладающій крѣпкой силой внутри себя, станетъ ли прибѣгать къ мѣрамъ такого внѣшняго насилія, чтобы удержать себя отъ соблазна? И не воля обуздала, наконецъ, эту пылкость и неукротимость, а одна,—правда, болѣе высокая,—страсть побѣдила другую. Честолюбіе, овладѣвшее душою Альфіери въ разгаръ его чзшственной страсти, помогло ему освободиться и найти въ самомъ себѣ то лучшее я, которое онъ нашелъ йотомъ и въ достойной любви къ „Госпожѣ" своей.