Он задыхался от волнения. Тогда Йогананда постарался отвлечь его, ибо они боялись нового взрыва[198].
Начиная с этого дня, ни одного слова протеста не поднималось против методов, принятых Вивеканандой. Что могли бы они возразить, чего бы он сам уже не думал? Они читали в глубинах великой, измученной души.
* * *
Всякая миссия — драма. Она осуществляется за счет того, кто ее принимает, за счет части его природы, его покоя, его здоровья, часто — за счет его прирожденных стремлений. Природа Вивекананды была близка природе людей его расы, их мечтаниям о Боге, их потребности бежать от жизни и мира, путем ли размышления и познания, путем ли экстаза любви, или, как у странствующего монаха, — вечного полета, свободного от уз духа, который не задерживается нигде, чтобы не утратить соприкосновения с Универсальным Единым. Кто близко присматривается к нему, часто слышит вырывающийся из его груди вздох усталости и сожаления[199].
Но не он избрал для себя свою жизнь. Его миссия сделала за него выбор.
— Для меня нет отдыха. То, что Рамакришна называл Кали, овладело моей душой и моим телом за три или четыре дня до того, как он покинул землю[200]. И эта Сила принуждает меня трудиться, трудиться и никогда не дает мне думать о моих личных потребностях.
Ему нужно забыть себя, забыть свои желания, свое благо, самое свое спасение ради блага других[201].
И ему нужно внушить эту веру своему апостольскому воинству. Но это возможно сделать, лишь возбуждая их энергию и активность. Ему приходится иметь дело с народом "диспептиков", которые опьяняются своей собственной сентиментальностью[202], поэтому он делается с ними суровым, желая закалить их. Он хочет "на всяком поле деятельности воздвигнуть строгое величие духа, возжигающее героизм". Путем труда, физического и духовного, путем научных исследований, путем служения людям. Если он придает такое значение преподаванию веданты, то потому, что в ней он видит наилучшее стимулирующее средство.
Оживить страну гремящими звуками ведической музыки.
Он насилует сердце — сердце других — свое собственное. Однако он хорошо знает, что и сердце — также источник божественного. Он не хочет задушить его. Но вождь людей хочет отвести ему подобающее место. Там, где сердце хочет господствовать, он унижает его. Где оно унижено, он возвышает его[203]. Он хочет, чтобы везде царило равновесие внутренних сил[204], имея в виду основную цель — цель служения человечеству, ибо она не ждет: не ждут темнота, страдания, нищета народных масс.
Конечно, равновесие никогда не бывает устойчиво, его трудно достигнуть, еще труднее поддержать, особенно у этих народов, живущих крайностями, которые в один миг могут перейти от пламени экзальтации к пеплу смерти желаний. Это достигается в двадцать раз труднее у такого человека, разрываемого двадцатью противоположными демонами, верой, наукой, искусством, действием, всеми страстями победы и движения. И прекрасно, что он мог сохранить до конца в своих руках, горящих от лихорадки, весы, не наклонявшиеся ни к одному из полюсов: жгучему магниту Абсолютного (адвайты) и непреодолимому призыву страдающего человечества. И он так близок нам потому, что в моменты, когда равновесие более невозможно, когда необходим выбор, тогда верх берет последнее: он жертвует всем жалости[205], - как говорит Бетховен, его великий европейский брат: "Der armen leidenden Menschheit".
Прекрасным доказательством этого является трогательный эпизод с Гиришем.
Напомним, что этот друг Рамакришны — знаменитый бенгальский драматург, писатель и артист, который вел жизнь "свободную"[206] в двояком смысле нашего классического века до той минуты, когда снисходительный и проницательный рыбак на Ганге уловил на удочку его душу, — с тех пор стал (не покидая мира) самым искренним, самым пламенным из обращенных; он жил теперь в непрестанном восхищении "верой через любовь" — бхакти-йогой. Но он сохранил свою свободу выражения; и все ученики Рамакришны относились к нему с большим почтением в память Учителя.
Однажды он вошел в тот момент, когда Вивекананда беседовал со своими учениками на тему весьма отвлеченной философии. Вивекананда, прервав свою речь, сказал ему тоном дружеской насмешки:
199
"Я рожден был для жизни ученого, уединенной, мирной, склоненной над книгами. Но Мать решила иначе. Тем не менее желание остается…" (3 июня 1897 года, Альмора).
У него бывают часы интенсивного религиозного видения, "когда работа кажется ему лишь иллюзией" (октябрь 1898 года).
Однажды, с раздражением споря с одним из своих монахов, Вираджнандой, чтобы оторвать его от размышлений и принудить к полезной деятельности, он сказал:
"Чего ради нужно вам размышлять, предаваться медитации целыми часами? Достаточно, если вы можете сосредоточить свой ум на пять минут, даже на одну минуту в день. Остальное же время вы должны работать для общего блага".
Вираджнанда не сдается и удаляется в молчании. Вивекананда, оставшись один на один с другим монахом, говорит, что он слишком хорошо его понимает. "Дни, когда он был странствующим монахом, остались для него самыми счастливыми в его жизни. Он отдал бы все, чтоб вернуть их, освободившись от общественной деятельности" (13 января 1901 года).
200
Уже незадолго до своей смерти Вивекананда, беседуя с одним из учеников, Саратчандрой Чакраварти, рассказал ему об этой таинственной перемене, которая произошла с ним за три или четыре дня до смерти Рамакришны.
"Рамакришна позвал меня одного, приказал мне сесть перед собой, посмотрел мне в глаза и впал в самадхи (экстаз). Тогда я ощутил мощный поток неведомой силы, как бы электрические толчки. Мое тело было пронизано ими. Я потерял сознание. На сколько времени? Я не знаю… Когда я пришел в себя, я увидел Учителя в слезах. Он сказал мне с бесконечной нежностью: "О, мой Нарен! Я теперь уже лишь бедный факир, я все отдал тебе. Силой этого дара ты свершишь великие дела здесь в мире; только после этого тебе позволено будет возвратиться…" Мне кажется, что именно эта Сила уносит меня в своем вихре и заставляет меня работать, работать…"
201
"Я считал бы за великое счастье, если бы, для блага моей страны, я должен был сойти в ад" (октябрь 1897 года).
"Саньяси принимает два обета: 1) осуществлять истину; 2) помогать миру. Прежде всего, пусть он отречется от всякой мысли о небе" (к Ниведите, июль 1899 года).
По индийским понятиям небо — ниже, чем соединение в Брахмане. С неба возвращаются в круг существования.
202
"Народ диспептиков, предающийся фиглярству под аккомпанемент тамбуринов и распевающий киртаны на сентиментальный лад… Я хотел бы поднять их энергию хотя бы воинственной музыкой и изгнать все то, что возбуждает изнеживающие чувства…" (Беседа с Саратчандрой, 1901 года).
203
В Пенджабе, стране воинственных душ, он поощряет Бхакти, которую осуждает в Бенгалии. Он доходит до того, что в Лагоре мечтает о процессиях с религиозными плясками и песнями, самкиртанами, над которыми насмехается в Калькутте. Ибо "эта страна Пяти рек (Пенджаб) духовно суха" и нужно ее поливать (ноябрь 1897 года).
204
Набрасывая своим монахам, перед вторым путешествием на Запад, свой идеал религиозной жизни, он говорит им:
"Вы должны пытаться соединить в вашей жизни великий идеализм с великим практическим смыслом. Вы должны быть всегда готовы спуститься в глубины размышления и тотчас вслед за этим — возделывать поля — разъяснять сложности мысли Шастра — и идти продавать на рынок плоды вашей земли. Цель монастыря — создавать людей. Настоящий человек — тот, который силен, как сила, и в то же время обладает сердцем женщины…" (июнь 1899 года).
205
Беседуя со своими монахами из Белура, он скажет им однажды (в 1899 году):
"При столкновении между вашим рассудком и сердцем следуйте сердцу".